Гидеон из Девятого дома

– Мне нужна мотивация лучше, а не просто утверждение, что Девятый дом – говно. Почему? Зачем убивать детей? И почему можно убить двести человек, но оставить меня и Харроу?

Сайлас сложил пальцы домиком и посмотрел на нее.

– А это ты мне скажи, Гидеон из Девятого дома. Это ты собиралась покинуть планету на шаттле, в котором оказалась бомба.

Гидеон молчала.

– Я не думаю, что любой потомок Преподобной матери и Преподобного отца может стать ликтором, – мягко сказал Сайлас, – открытая гробница Девятого дома не должна порождать призраков. Вообще-то, я не уверен, что кто-то из нас может стать ликтором. С каких пор сила стала добродетелью, а ум – истиной? Я не желаю восхождения, Гидеон. Я рассказал тебе то, что знаю. Думаю, ты поймешь, что я должен забрать у тебя ключи.

Она резко выпрямилась. Пальцы цвета пыли замерли на белесом шве.

– Так вот в чем дело, – сказала Гидеон, почти разочарованная.

– Моя совесть чиста. Я хочу добра для всех Домов.

– А если я откажусь?

– Тогда я брошу тебе вызов.

– Моя рапира…

– Думаю, без нее тебе придется тяжело, – ответил Сайлас Октакисерон, тихий и спокойный в своем триумфе.

Гидеон невольно оглянулась на Колума, почти ожидая увидеть в его руке рапиру, а на лице – угрюмую усмешку. Но он встал, уронив шитье на пол, лицо его было замкнуто, а плечи так напряжены, что на них выделялось каждое сухожилие. Как будто он почистил суставы зубной нитью. Карие глаза помрачнели, и на Гидеон он не смотрел.

– Мастер! – Он осекся, но потом все же продолжил: – Я обещал ей, что ее никто не тронет.

Сайлас не отводил глаз от Гидеон, поэтому лица Колума он не видел.

– В этом нет греха, брат Эшт.

– Я…

– Клятва, данная Девятому, – как лекарство, пролитое в песок, – сказал некромант, – оно утекает и не приносит пользы. Она знает не хуже других и лучше многих. Сердце Девятых пустынно, сердце Девятых черно.

Гидеон открыла рот для остроумного ответа: что-то вроде: «Ой, да иди в жопу», но Колум, к ее невероятному удивлению, ее опередил:

– Я не думаю о сердце Девятых, дядя.

– Брат Эшт, – тихо сказал Сайлас, – твое сердце верно…

– Каждый день, что мы проводим здесь, я все сильнее в этом сомневаюсь.

– Я разделяю твои чувства, но…

– Я поклялся ей своей честью.

– Мы не тратим правду на лжецов. – Голос Сайласа остался бесцветным, но стал тверже, как будто из воды превратился в лед, но лед весьма хрупкий, не способный поддержать, – и обещания на проклятых.

– Я поклялся своей честью, – медленно повторил Колум. – Это ничего для тебя не значит?

Гидеон сидела очень тихо, как потревоженное животное, и тихонько косилась на дверь. Достаточно резкое движение позволит ей схватить оружие и свалить отсюда на хрен, пока эта дикая мыльная опера не дошла до кульминации. Но при этом они могут вспомнить о ее существовании и перенести этот задушевный разговор на потом.

Сайлас поерзал на стуле и заговорил:

– Я не стану препарировать слова и значения с тобой в роли анатома, брат. Оставь семиотику Шестому дому. Их софисты всю свою жизнь тратят на доказывание того, что «вверх», написанное с ошибкой, значит «вниз». Если нарушенная клятва тяготит тебя, позже я назначу тебе епитимью, но теперь…

– Я твой рыцарь, – сказал его рыцарь. Сайлас заткнулся на полуслове. – У меня есть клинок и есть честь. Остальное принадлежит тебе.

– Клинок тоже, – заметил Сайлас. Он судорожно хватался за резьбу на стуле, но голос оставался спокойным, ровным и почти сочувственным. – Тебе ничего не придется делать. Если твоя честь не должна пострадать, я могу взять твою рапиру, не спрашивая тебя.

Он поднял руку, и белая ткань соскользнула с бледного запястья, перехваченного светлой цепью. Гидеон вспомнила залитую кровью комнату, где лежали Абигейл и Магнус, и вспомнила, как цвет постепенно пропал из этой комнаты, как будто вымылся лишний фабричный краситель. Она поняла, что все кончено. Отвела взгляд от двери и посмотрела на Колума, который… смотрел прямо на нее.

На одно мгновение их глаза встретились. Эта секунда показалась ей такой долгой и растянутой паузой, что ее напряженные нервы чуть не щелкнули, как резинки, и не выкинули ее из комнаты. А потом Колум принял решение.

– Когда-то давно ты принимал все мои слова как проповедь, – сказал он совсем другим тоном, – я думал, что тогда было хуже, чем сейчас… но я ошибался.

Рука дрогнула. Сайлас повернул голову и посмотрел на рыцаря. С того мгновения, как Гидеон вошла, он впервые отвел от нее взгляд.

– Немедленно опомнись, – коротко сказал он.

– Я опомнился, – ответил Колум. – А ты нет. Это случилось один раз. Когда мы это начали. Когда тебе не было даже двенадцати. Когда ты думал, что я знаю все.

Пальцы слегка согнулись, а потом разогнулись, как будто ушло какое-то внутреннее напряжение.

– Сейчас не время.

– Я уважал ребенка, – сказал Колум, – но порой я не могу вынести мужчину, Сай.

Голос Сайласа упал до мрачного шепота:

– Ты дал клятву.