Гидра

– Насмотритесь еще, – засмеялась Галя. – Из Ямы не так просто выбраться.

– Можно спросить? – по-ученически поднял руку сезонник.

– Конечно.

– А лучи из глаз фашиста – это как?

– Это анимация.

– Вроде мультика?

– Да, мультик.

– Вы Евтушенко знаете?

– Нет, увы.

– А Ван Клиберна?

– Нет…

– А вы нам споете?

– Чего ж не спеть!

Ребята сыпали вопросами, Галя с удовольствием отвечала. Лагерь засуетился, разожгли костер, котловой Муса принес громадные чугунки. Незаметно стемнело, и над поляной зажглись бесчисленные звезды. Запахло кашей. У Гали заурчал живот, да так громко, что сезонники, которые были поближе, обалдели. У знаменитостей, оказывается, тоже урчат животы!

– Я со вчерашнего утра нормально не ела, – созналась Галя.

– Мы это исправим! – крикнул Муса, колдуя над чугунками. Вася уже тащил гитару. Подошел Глеб, и ребята уступили ему место возле Гали.

– Тебе, наверное, такое в новинку.

– Думаешь, я у костра не сидела? Да мы только и делали, что с киноэкспедициями по деревням мотались. – Галя отпила чай, удерживая двумя руками кружку. – Сам-то, журналист, часто бывал в лесу?

– Если честно, не часто.

– То-то же. – Галя дернула ногой, сгоняя комара.

– Вот, держи. Диметилфталат, чтоб не кусали. А я твой чай подержу.

Глеб смотрел завороженно, как она обрабатывает химией открытые участки тела, как массирует шею. Галя спросила насмешливо:

– Супруга разрешает на чужих баб пялиться?

– Я не… не пялился… – Глеб так мило краснел. – И у меня нет супруги. А у тебя, парни сказали, муж есть.

– Мы в разводе.

– Вот как. – Глеб оживился.

– Мой бывший – продюсер с большими связями. Гулял направо и налево, а когда я ушла, пригрозил испортить карьеру.

– Вот сволочь!

– Ну и испортил. Пробы отменились, остался театр, но там тоже не все гладко. Ну и сюда меня прислали по его наущению.

– Хоть что-то хорошее сделал…

– Отведайте, – вмешался Муса. – На голодный желудок не поется.

Уха была превосходной, как и каша со шкварками. Похожую кашу варила Галина бабушка. Комплименты окрылили повара.

– Я пиво принесу.

– Погоди, по такому случаю… – Чернявый здоровяк сбегал в палатку и вернулся с четырьмя бутылками хереса.

– Откуда, Церцвадзе? – удивился Вася. – В Рубежке же только самогон.

– Блат сильнее Совнаркома! Галина, пять капель.

– Мне на донышке…

Потом был импровизированный концерт. Вася играл на гитаре, подбирал аккорды, а Галя пела. Влюбленные глаза рабочих напоминали звезды, спустившиеся к костру. Шелестело пламя, шелестел древний лес, и в финале «Одного лишь чувства» зигзаг молнии распорол темное небо. Галя взвизгнула от неожиданности и засмеялась. Не было ни грома, ни дождя, ни дискомфорта, ни тяги по далекому дому. Лэповцы оказались полной противоположностью обитателям угрюмого поселка. Мысли о возвращении к гидростроителям портили чудесный миг.

Выступление было награждено шквалом аплодисментов. Галя раскланялась, села на бревно возле Глеба, он укрыл ее телогрейкой. Вася затянул песню Марка Бернеса.

– Какие у вас жабры красивые, – сказал простодушно Муса. – Оттого у вас и голос такой, как у сирены.

– Ну что вы… какой голос…

– Много среди актеров?..

– Полулюдей? Существ? – Галя не обиделась. – Насколько я знаю, только Милляр. Но они же скрывают. Думаю, тех, кто душу продал, много.

– А я бы продал душу, – сказал Глеб.

– В обмен на что?

– На знакомство с вами.

– Видите, и познакомились, и сэкономили душу.

– Не буду вам мешать, – отодвинулся Муса и пихнул соседа: – Пусть общаются москвичи.

– А мы, значит, снова на вы? – улыбнулась Галя.

– Прости. Твое выступление навеяло.

– Ты постоянно извиняешься. Прекрати.

– Ты не такая, как я себе представлял.

– А ты представлял?

– Все представляли.

– Разбалованную козу? Жизнь меня, Глеб, не баловала. – Галя повертела в руках кружку. – Тяжело быть полукровкой. Это здесь на мои… особенности плевать. А на студиях, в театре… уж поверь. Люди заостряют внимание. Со второго курса ВГИКа чуть не вылетела. На факультетском собрании собирались меня отчислить за критику марксизма. А на самом деле – из-за внешности.

– Ты потому удалила перепонки?

Она посмотрела на свои пальцы с едва заметными шрамами.

– Удалила, а потом пожалела. Не стоило прогибаться. Ты знаешь Саврасова? Не художника, а актера.

– Конечно. Он дядю Ваню играл.

– И дядю Ваню, и Кирова. Фактурный мужик, эдакий Шаляпин. Мразь редкостная. Саврасов на меня глаз положил. Я еще не была в браке. А он был, в очередном. И все за мной увивался. – Галя поправила волосы. Рассказывать Глебу, с которым познакомилась несколько часов назад, было легко. – Я совсем юная, неопытная. Страшно его боялась, слышала всякие байки. Однажды он меня в гримерке зажал. Говорит: «Озолочу». От него форшмаком несло. – Галя поморщилась. – Он свою рубаху расстегнул, а на груди – татуировка. Руны, кольца, в кольцах – Дагон. И татуировка светится. Саврасов говорит: «Мой покровитель тебя тоже хочет, рыбка».

– А ты что? – спросил взволнованный Глеб.

– Сказала, чтобы он катился в океан к своему Дагону.

– Лихо!

Галя достала сигарету. Глеб чиркнул спичкой, поднес огонек.