Гидра

– Здесь, – сказала Анечка с максимальной серьезностью, присущей ее возрасту. – В этой комнате.

– Ага. – Вася высунулся в проход. Люди постепенно рассасывались, занимая свои душные ниши. Вася и Анечка сидели на матрасе, набитом конским волосом, на одних из пятнадцати грубо сколоченных трехэтажных нар. Нары втиснули в неуютную каменную пещеру бывших казарм. Здание восемнадцатого века не знало такого наплыва обитателей. Их свозили в крепость со всего Протектората, даже из Дании и Голландии, как, например, бедного, не умеющего говорить ни по-русски, ни по-чешски, ни на иврите пана Алерса.

– Ты права, – согласился Вася. – Здесь определенно кто-то живет. – Он стал загибать пальцы. – Ты и я, наши родители, пан Волк и пан Лемеш… – Тут Вася заколебался: кашель пана Лемеша затих пару часов назад, и вполне возможно, смешливый, цепляющий длинные усы, пляшущий на сцене любительского театра Лемеш мертв. Хладный труп за занавеской, прикрывающей его постель. И завтра «геттоуши»[2] с буквой «w» на наплечных повязках транспортируют покойника в крематорий у крепостных куртин и сожгут в черной печи. Вася заставил себя не думать о смерти. – Здесь живут сорок семь человек, а еще тараканы, вши, муравьи и клопы.

– Нет же. – Анечка помотала короткостриженой головой. Из-за керосина скальп покрывала экзема. – То есть да, но кроме всех нас… всех их… – Она понизила голос. – Здесь живет чудище. Оно завелось в вещах, как вошь.

– Это тебе не СССР, фантазерка. – Вася ткнул пальцем в лоб Анечке. – Чудища служат Гиммлеру, их не сажают в барак с евреями.

– Дети, – шикнула с верхнего яруса Васина мама. – Пора спать. Поиграете завтра.

– Ухожу. – Анечка спрыгнула с нар и сказала, победоносно посмотрев на друга: – Я не вру, он существует.

– Как же. – Вася укутался одеялом. Крепость впадала в летаргический сон. Изгнанники спешили вернуться домой – в города без гитлеровцев, без надписей JUDEN VERBOTEN[3], – и сны это позволяли. Проход опустел. Вася лежал меж трех хлипких фанерных стен, словно в гробу с отвалившейся боковиной. Днем на Иезуитской он видел грузовик, везущий гробы. Вася задумался: каково это, быть мертвым? Уподобиться папе, бабушке и дедушке. Синеть и раздуваться. Он дернул щекой. Прочь, прочь. Мама сказала, немцы собираются открыть в Терезине кафе и банк и выпускать еврейскую валюту. Дела пойдут в гору. Люди прекратят умирать.

К передней стенке, отделяющей нишу от такой же соседней ниши, была прибита полка, и Вася занялся ежевечерней ревизией семейного скарба. Фигурная бутылочка, кофемолка, три железных чашки, стопка тарелок, столовые приборы, сито, помятый бидон, масленка, лампадка, половник, папины часы с будильником… Эсэсовцы забрали все их ценности, но не поняли, дураки, что дешевые папины часы – вот где ценность! Вещи просились обратно в Остраву. Вася видел, как вещам грустно, даже когда дежурный погасил лампы, даже когда веки смежились…

– Воды…

Вася распахнул глаза. В темноте дышали, храпели, постанывали спящие люди. Вася собирался вновь провалиться в сон, но услышал сбоку, с центральной «этажерки» сдвинутых нар хриплое, едва разборчивое:

– Воды, прошу…

– Сейчас. – Вася сел и обшарил полку, выудил чашку, коробок и свечу. Чиркнул спичкой. Огонек озарил фигуры великанов, столпившихся в проходе, – возле каждого жителя гетто по ночному стражу. Вася фыркнул, различая пришитые к «великанам» желтые шестиконечные звезды, осознавая, что это лишь плащи и пальто, висящие на гвоздях, облепившие нары, как гигантская моль. Люди использовали каждый сантиметр выделенного пространства, развешивая одежду на брусьях и бельевых веревках, приколачивая полки, чтобы вместить нажитое: сто фунтов веса на человека. Вася встал с постели. Пол холодил пятки, но он решил не обуваться.

– Я принесу, – сказал он плащам, потрепанным, завшивленным пальто с вышитыми приговорами: Jude! И пошел влево, к выходу в умывальную комнату. Нары возвышались над ним, до потолка загруженные чемоданами. К верхним ярусам вели лестницы, мохнатые от свисающего с перекладин тряпья. В завалах чемоданов, саквояжей, мешков и кофров тоже спали люди. Вася, естественно, видел только нижний человеческий «слой». Пан Алерс вырубился, не сняв очки, с книгой на брюхе. Вася засмотрелся на обложку – что-то иностранное, скучное – и чуть не отфутболил ногой оловянную миску. Все, что не влезло на полки, хранилось под койками: сумки, чайники, тазы, нехитрая библиотека, театральный реквизит. Владение музыкальными инструментами строго каралось, но, кажется, у пана Алерса была глиняная свистулька.