Гидра

Вася поднырнул под полосатую рубашку, распятую между рядами, пошел боком, чтобы не налететь на стремянки. Свеча озарила крохотный уголок общей кухни. Вязанка дров, дырявые полотенца на прищепках, печка-буржуйка с закопченным коленчатым хоботом, табуретки, зашторенный клетчатой тканью шкаф. Коляска, оставшаяся от умершего младенца, – теперь в ней хранили картошку. Возникло неприятное чувство, что за кухней наблюдают. Вася обернулся. Пальто на торцах рядов показались тушами в мясной лавке, почему-то именно гнилыми тушами, облепленными мухами. Полки под потолком, провисающие от веса посуды, выглядели наростами, осиными ульями. Чуть покачивалось зеркальце на веревке – вероятно, Вася сам его и зацепил локтем. Проходы углублялись в темноту, к бесполезному окну, и было легко представить, что бредни Анечки – чистая правда. Что в бастионе таится чудище. «Завелся, как вошь».

Вася шмыгнул носом и заторопился. У буржуйки стояло ведро с водой. Он набрал полную чашку и двинулся обратно, освещая путь робким язычком пламени, стараясь ненароком не поджечь ветошь. Нары казались бутербродами с человечиной. Опасно кренились в проход чемоданы с нацарапанными мелом названиями городов. Рукав пальто потрогал за плечо. Вася сморщился. И тут он услышал шорох. Взор метнулся к потолку. Вода потекла на запястье. Сверху кто-то был. Кто-то крался за Васей по последнему ярусу нар, среди чемоданов и свертков.

«Конечно там кто-то есть! – разозлился на себя Вася. – Дети, и взрослые, и фантазерка Анечка, но никто из них не ползает под сводами, они спят!»

Благоразумие победило слуховые галлюцинации. Не доставало вскрикнуть и разбудить народ. То-то мама задаст трепки, и не откупишься чушью про чудищ. Маме нужно выспаться, чтоб работать в распределительном блоке, чтоб они могли питаться…

Вася поравнялся со своей нишей – привет, пан Папины часы! – и посмотрел на завешенный одеждой, заставленный лестницами соседний ряд. До него дошло: он не разобрал, кто просил попить – мужчина или женщина. Болезнь лишила сиплый голос пола.

– Я принес воду, – полушепотом сказал Вася.

Ему не ответили. Жаждущий уснул. Или умер.

Пан Лемеш?

Вася зашагал вдоль задрапированных ниш, обогнул стул с шахматной доской, вязальными спицами и клубком ниток. Воск согревал пальцы. Вдруг Вася почувствовал себя очень одиноким, что было странно, учитывая количество людей и монстров в этой темноте. Монстры… А если один из них сейчас свесился с верхнего яруса, и это не воск капает, а его горячая слюна? А если когтистая лапа высунется сквозь ширму и вопьется в горло? Или в щиколотку… чудищам нравится мрак под койками. Они рождаются в хламе, в горе, в тифозных бараках, в плащах с нашитыми звездами. Они голодны.

Вася встал у нар. Каркас был украшен фотографиями и рождественскими открытками. Васино сердце учащенно стучало, взор скользил по нарисованным ангелам и Микулашам. Говорили, к Рождеству гетто ликвидируют, а Вась и Анечек переправят на корабле в страну под названием Мадагаскар, и у них будут большие квартиры и собственные комнаты.

– Пан Лемеш?

Вася поставил чашку на край второго яруса. Воспользовался лестницей. Ступенька, вторая, напряженный взгляд в проход. Глаза привыкли к темноте, или в казарме стало светлее. Вася видел пустых людей: чертовы пальто, лезущие по нарам. И завтра никто не проснется, не сыграет в шахматы, не наклеит усы, не расскажет про еврейские деньги, кафе и школу. И «геттоушам» не придется возиться с телами. Чудища съедят трупы.

Вася отвернулся от прохода. Нишу пана Лемеша закрывало полотенце. Болтались гроздью на спутанных веревках: щетка для обуви, разделочная доска, сковорода. Нары достроили чем-то вроде деревянной голубятни. В дощатой коробке с присвистом дышали. Вася отдернул полотенце.

– Пан…

Мужчина, лежащий в нише, был мертв. Прикусив – чтобы не заорать! – большой палец свободной руки, Вася смотрел на пана Лемеша. Серая кожа, запавшие глаза под веками, открытый, в клочьях высохшей пены рот. Вши скакали в седых волосах покойника. И что-то скреблось у изножья…

«Крысы. Его едят крысы. Не смотри».

Но Вася посмотрел.

Это были не крысы. В гробу без боковины, за складками полотенца были не крысы. Там, сгорбившись, упираясь спиной и затылком в «потолок» ниши, сидел Ночной Призрак. Дитя скорби, манекен в лавке, торгующей несчастьем, черный, как печь крематория. Призрак вывернул шею и открыл алую пасть. Полотенце задернулось. Вася кинулся к маме. Пальто и плащи продолжили нести вахту в крепостной казарме.

И через восемнадцать лет Вася Слюсарев, русский, из Норильска, вспомнил ту ночь. В тысячах километров от Терезиенштадта он вспомнил черную тварь, питающуюся смертью. Потому что поселок гидромеханизаторов неуловимо, навязчиво напоминал ему гетто своего детства. Это было дурное место. Это были кулисы, клумбы с розовыми цветами, призванные замаскировать клокочущий ужас. И здесь, в новом концлагере, правил свой комендант Рам – Ночной Призрак по имени Золотарев.