Гидра

Галя представила, что это просто фильм, и сейчас главный скажет «снято!», статисты разбредутся по павильону, техники завинтят краны и уберут шланги. Актер, играющий Золотарева, подаст руку, поможет слезть с помоста.

– Галина Юрьевна, в буфет?

– Переоденусь и подойду.

Галя обернулась. Вместо съемочной группы, режиссера Чухрая или оператора Урусевского она увидела парочку мерзких юеров, замерших, как обесточенные машины. Коротышка Ярцев и долговязое чудовище Франкенштейна Енин. Даже умудрись она нейтрализовать Золотарева, эти двое завершат ритуал.

Она задержала на Енине взгляд. Лицо капитана перекосилось, скособочилась челюсть, закатились зрачки.

«Надеюсь, это инсульт».

– Не отвлекайся, дорогуша.

– Золотарев.

– Ав?

– Я оторву тебе хер. Обещаю.

Бригадир ухмыльнулся. Галя отвернулась к могиле. Стешка кричала, раздирая на себе одежду, а Глеба было не различить за пеленой дождя. Заклинания наэлектризовали воздух, отравили ночь, выпустили чернильную тьму, которая гадючьими лентами расползлась по котловану.

Гидра подняла веки.

У Гали перехватило дыхание.

Мертвые желтые глаза богини уставились на нее.

– Она видит тебя! – закричал возбужденно Золотарев. – О, матушка! О, владычица!

Гидра смотрела на жертву немигающим взглядом космической рептилии. Если бы не веревки, Галя выцарапала бы себе глаза, погрузила бы пальцы в мозг и прервала этот зрительный контакт. Прервала свое существование в мире, где возможна Гидра. Но взгляд сулил иные миры: места из осколков, места из слюны и гниющего сала.

Где-то далеко, в параллельной вселенной грянул выстрел. Молния рассекла плащаницу небес, зарокотал гром. Золотарев отпустил Галю и сказал кому-то:

– Немедленно…

Треснул второй выстрел. Галя пришла в себя – показалось, что в буквальном смысле: рухнула в собственное парализованное тело и вернула над ним контроль. Она бросила взгляд через плечо и обнаружила, что Ярцев исчез, а Золотарев валяется на мостках, держась за голову.

Галя не понимала, что произошло, но это был шанс, и она за него ухватилась. Не размышляя, она нырнула под ограждение и сделала шаг в пропасть.

Глава 39

«Какой сейчас год? Где я?»

Енин запутался, заблудился.

«Господи, что со мной? Я в Смоленском за Нарвской заставой, а год – девятнадцатый. Приди в себя!»

Енин огляделся и продолжил путь.

Петроград выглядел городом-призраком, древним замком, населенным фантомами. Каких-то пару лет назад здесь проживало два с половиной миллиона человек. Теперь, после Сдвига – едва ли триста тысяч… И все ли они оставались людьми? О нет, Нева, Фонтанка, Мойка, Балтийское море шептали петроградцам, учили их, переиначивали разум и плоть. И сейчас реки взывали к редким пешеходам вкрадчивыми голосами и ангельским пением из-подо льда. Засыпанные снегом улицы были темны, в окнах не зажигали свет. Керосин кончился, встали газовые заводы. Это прохожие у старинных особняков или гули возле полуразрушенных склепов? Наступала ночь, и колыбель революции погружалась во мрак, лишь горели синим пламенем склады Нобеля и светились красные глаза чухонки, ползающей по груде поленьев на площади Диктатуры.

Восемнадцатилетний Енин семенил мимо заваленных сугробами проплешин: деревянные здания разобрали на дрова, разворошили мостовую. Чтобы согреться, безногий инвалид, сосед Енина, сжег в печи свои протезы… Уничтожались антикварная мебель, картины, паркет, драгоценные книги… Именно ради книг Енин покинул квартиру на бывшем Васильевском острове. Согласно принятому Совнаркомом декрету, литературу, связанную со Старыми Богами, нужно было незамедлительно отдать государству. Но знакомый спекулянт посулил Енину томик, чье авторство приписывалось жрецу мифической Атлантиды Кларкаш-Тону. Всемогущий «Коммориом» в обмен на продовольственные карточки!

Енин рисковал, ведь половину карточек пришлось отдать сразу, в обмен на адрес счастливого – или нет – обладателя раритета. И наведаться за книгой рекомендовалось в ночи… Но игра стоила свеч. Владей он тайными знаниями, смог бы и согреть, и накормить родителей. Отец был искусствоведом, специалистом по малым голландцам, то есть тунеядцем, нетрудовым элементом, попадающим под декрет о конфискации теплых вещей. Мамин брат, полная противоположность отца, работал в комитете революционной охраны и обещал устроить племянника в милицию. Какая забота! В Петрограде и так вводилась милицейская повинность. Но, семеня по неосвещенной улице, Енин поймал себя на мысли, что не прочь встретить красноармейцев или дружинников. Подворотни навевали мысли о грабителях, погромщиках, чухонцах и одичалых морфинистах. Всплывали в голове газетные сводки. На станции Разлив проститутки из трудовой колонии принесли в жертву охранников и сношались с Тысячей Младых. Затопленный в январе паром, везший из Стокгольма Юденича, стал гнездом для гигантских каракатиц. В тюрьме на Шпалерной свихнувшаяся старуха-народница призвала Высокого Человека с Копытами. На Лиговском проспекте девушку-рабфаковку съели медузы.