Гиганты

Эти идентификаторы в любом случае не имеют смысла. Мы в эонах от ближайшего известного на Земле созвездия. Все алфавиты, все общепринятые астрономические системы наименований давно уже исчерпаны теми звездами, что встречались нам ранее. Может быть, пока мы спали, Шимп изобрел какую-то собственную таксономию, какую-то загадочную смесь ASCII-символов и шестнадцатеричных кодов, имеющую смысл только для него одного. Возможно, это его хобби, хотя он и должен быть слишком тупым для того, чтобы иметь хобби.

Я проспал большую часть этих звездных пейзажей. Я бодрствовал от силы сотню строек. Запас моей мифологии даже близко еще не исчерпан. У меня есть имена для этих чудовищ.

Холодный гигант – это Туле. Горячий – Суртр.

Хаким меня игнорирует. Он двигает ползунки настроек взад и вперед: проекции траекторий отрисовываются от движущихся планетарных тел, предсказывая будущее по Ньютону. В конце концов все эти нити схлопываются, когда он откручивает время, обращая вспять энтропию, собирая заново разбитую кофейную чашку, и снова запускает просмотр прогноза. Он делает это три раза подряд, пока я наблюдаю. Результат не меняется.

Он поворачивается, и в его лице ни кровинки:

— Мы же врежемся. Мы врежемся прямо в эту чертову штуку.

Я сглатываю и киваю:

— И это еще только начало.

* * *

Мы врежемся. Мы намереваемся врезаться, чтобы позволить меньшему чудовищу поглотить нас до того, как большее чудовище поглотит его самого. «Эриофора», вытягивая себя за волосы, опустится через бурлящие слои водорода, гелия и еще тысяч экзотических углеводородов, вниз до самого остаточного холода глубокого космоса, который Туле хранит там – сколько уже? – возможно с того времени как мы начали наш полет.

Долго этот холод, конечно же, не продержится. Планета нагревается с того самого момента, как начала свое долгое падение из вечной темноты. Её костяк выдержит прохождение через звездную оболочку – в конце концов, это займет не более пяти часов. Атмосфере же повезет меньше. Суртр будет слизывать её секунда за секундой, как ребенок мороженое.

Мы сможем пройти только идеально балансируя в постоянно сужающемся зазоре между раскаленно-красным небом над нами и давлением парового котла в сердцевине Туле. По нашим расчетам, должно сработать.

Хаким уже должен был бы обладать этой информацией. Он должен был бы проснуться с ней. Если бы не это их идиотское восстание. Но они выбрали самоослепление, выжигая свои линки, вырезая себя из самого сердца нашей миссии. Так что теперь мне приходится всё это объяснять. Приходится это показывать. Мгновенное понимание, которое было у всех нас потеряно безвозвратно: один давний припадок злобы – и мне приходится использовать слова, набрасывать диаграммы, кропотливо выдавать коды доступа и токены безопасности, и всё это, пока время неумолимо утекает сквозь пальцы. Я надеялся, что, может быть, после всех этих утонувших в красном смещении тысячелетий, они передумали. Но взгляд Хакима не оставляет места для сомнений. Для него это случилось вчера.

Я стараюсь. Выдерживаю строго профессиональный тон, фокусируясь на фактах: отмена стройки, хаос и инерция, надвигающееся уничтожение, безумная и неподдающаяся логике необходимость пройти сквозь звезду, вместо того, чтобы обойти её.

— Что мы здесь делаем? — спрашивает Хаким, как только я заканчиваю.

— Издалека это место выглядело идеально, — я показываю на тактический монитор. — Шимп даже отправил фонов, но… — я пожимаю плечами, — чем ближе мы подходили, тем менее идеальным оно становилось.

Он молча смотрит на меня, и я добавляю контекста:

— Насколько мы смогли понять, что-то огромное прошло через эту систему несколько сотен тысяч лет назад и выбило всё из равновесия. Ни одна из планетарных масс даже не на плоскости эклиптики. Мы не можем найти тут ничего с эксцентриситетом орбиты меньше чем шесть десятых и здесь до черта мусора, крутящегося в ореоле, но к моменту, когда пришли эти данные, мы были уже за точкой принятия решения. Теперь нам остается только пристегнуть ремни, прорваться через бездорожье и, закрутив гравитационный маневр, вернуться на трассу.

Он качает головой:

— Что мы здесь делаем?

А, так вот что он имеет ввиду. Я открываю интерфейс, откручивая время для красного гиганта. Он подрагивает в объеме монитора как фибриллирующее сердце.

— Красный гигант – неправильная переменная звезда. Это и было последней каплей.

Не то чтобы мы сможем пройти через игольное ушко лучше, чем Шимп (хотя Хаким, конечно же, будет пытаться всё то недолгое время, что осталось у него в запасе). Но у миссии есть параметры. А у Шимпа есть  алгоритмы. Слишком много неучтенных переменных – и он будит теплокровных. Это, в конце концов, то, для чего мы здесь.

И это единственное, для чего мы здесь.

Хаким спрашивает еще раз:

— Что мы здесь делаем?

А-а...

— Ты специалист по расчетам, — говорю я после паузы. — Один из них, — из скольких тысяч, что спят у нас в криптах.

Неважно. Они все равно уже все знают про то, что я сделал.