Гильдия темных ткачей

Хилл от неожиданности мог только кивнуть: язык присох к небу. Он не понимал, почему она не боится? Ведь знает, кто он есть. Но знал - точно знал! - страже не сдаст. Она опустилась на колени, коснулась прохладной ладонью лба, заглянула в глаза. Взяла за руку.

- Вставай. - Слегка потянула. - Скоро вернется служанка. Тебе надо спрятаться.

Женщина кивнула на аккуратный ряд платьев вдоль стены. На тот угол, к которому вели кровавые следы. На миг Хилл усомнился, есть ли смысл прятаться, если при первом же взгляде на пол все видно.

- Не бойся, я успею помыть, - помогая ему удержаться на ногах, успокоила она. Раздвинула сорочки, не обращая внимания на валяющиеся на полу обрывки грязного муслина. - И принесу поесть. Садись, давай перевяжу тебя.

Прохладные руки касались пылающей кожи так нежно, что Хилл не мог ни о чем думать. Он позволил ей усадить себя в угол. Даже не вздрогнул, когда она отошла за ширму - мысль о спрятанном там арбалете отогнал, как навозную муху.

- Ты весь горишь. - Её рука скользнула по воспаленным глазам, убрала прилипшую ко лбу прядь. - На, пей.

Она подала кувшин, но не отпустила - помогла удержать в руках. Ее забота была столь искренней и непосредственной, что Хилл плюнул на дурные мысли об унижении и опасности. Зачем его травить, если достаточно было кликнуть с улицы стражу?

- Благослови тебя Светлая, - напившись, он, наконец, смог произнести нечто членораздельное. - Как тебя зовут?

- Нио. - Она улыбнулась и приложила палец к его губам. - Тихо. Займемся раной.

Хилл послушно замолчал. Он позволил протереть мокрой тканью лицо и раненый бок, замотать оторванной от тонкой льняной простыни полосой. Немыслимо хотелось закрыть глаза и уснуть, но остатки страха не позволяли: он помнил и о страже за окном, и о мужчине, всхрапывающем за стенкой. Нио шептала что-то успокоительное, снова протирала горящее лицо холодным и мокрым, а Хилл проваливался в жаркие объятия пыльной равнины.

435 год. Ночь с 12 на 13 день Каштана, канун новолуния. Найрисса.

Его разбудил громкий мужской смех. В звуке не было немедленной опасности, только похоть и довольство собой. Смеху вторил женский голос и звон вина о хрусталь: там, за стеной.

В полной темноте лица коснулось что-то невесомое. Хилл дернулся, отмахнулся - и вспомнил. Не то бред, не то мираж посреди знойной пустыни лихорадки: фея с прохладными ладонями и кувшином воды. Вода! Где-то тут должна быть вода! Он нащупал кувшин и сверток. Глотнув воды, развернул тряпицу, и, чуть не зарычав от ударившего в нос хлебного духа, впился зубами в лепешку. Внутри теста оказалась мелко рубленная курятина с луком и травами - вкусная, как глоток воздуха перед повешением.

Несколько минут Хилл жадно ел, не думая ни о чем. И только слизнув последние крошки с ладони, и чувствуя, как по телу разливается сытое тепло, снова прислушался.

Разговоры за стеной сменились влажными шлепками, сопением, ахами и скрипом кровати. Хилл словно воочию увидел разметавшиеся медные пряди, задранный подол лазурного кружева и ноги с тонкими щиколотками, обнимающие голозадого сержанта. Жаркая злость поднялась изнутри, требуя - убить, отнять!

“Бред и наваждение. Какого шиса? Девушка делает свою работу, а ты ревнуешь, как оперный тенор, - обругал себя Хилл. - Спокойно. Ты жив, цел и свободен. Тебя спрятали и накормили, какого рожна тебе еще?”

Но, вопреки голосу рассудка, его неудержимо тянуло в соседнюю комнату. Он выбрался из убежища, подошел к окну. Крупные звезды на безлунном небе перемигивались: ну? Слабак, мальчишка. Спрятался в юбках. Но насмешки тонули во вздохах и ритмичном поскрипывании.

Хилл скользнул к выбивающемуся из замочной скважины лучу света. Заглянул…

Дыхание перехватило, словно тяжелая рука брата ударила под дых. В паху стало горячо и тесно, бедра напряглись.

Тонкая, позолоченная свечами наездница запрокинула голову и сладко вздыхала, насаживаясь на любовника. Одной рукой она оглаживала вцепившиеся в бедро мужские пальцы, другой ласкала торчащий сосок. Груди ее подпрыгивали в такт скачке, распущенные волосы мотались гривой дикой кобылицы. Мужчина в задранной батистовой рубашке выгибался под всадницей, стонал, мышцы перекатывались под смуглой кожей. Несмотря на возбуждение и злость, Хилл отметил и старый шрам повыше колена, и прислоненную в изголовье шпагу - простую, но отменного качества - и аккуратно сложенный на стуле темный камзол с капитанским двойным кантом.

Сжав до боли дверной косяк, Хилл оторвался от замка, прислонился лбом к деревяшке и выругался - про себя. Вскочил, сделал три шага к окну. Но властный мужской голос заставил обернуться в боевой стойке.

- Возьми в рот, девочка!

- Ммм… слушаюсь, мой капитан, - мурлыкнула Нио.

Ярость окатила слепящим холодом: Хисс требует жертвы! Отдай божеству все, что держит, и получишь силу, получишь свободу! Темная воронка засасывала, мутила разум. Стриж сопротивлялся изо всех сил, цепляясь за каждую соломинку памяти: Орис, Фаина, Ульрих, Клайвер… Свобода? От чего? Зачем она, такая свобода? Зачем такая жизнь?