Арестовали Бржезовского без санкции прокурора и сразу этапировали в Москву. Во время обыска в его квартире № 1 на площади Спартака, дом 4, были изъяты книжки Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева, К. В. Радека и К. Каутского. Вдогонку за арестантом в Москву полетели 15 рапортов сотрудников НКВД УССР о «подозрительном поведении» прежнего коллеги, о том, что тот без всякой надобности собирал сведения о количественном состоянии, технике и финансовом положении Красной Армии, проваливал отдельные оперативные разработки.
Сначала Бржезовский отбрасывал все обвинения о связях с иностранными разведками, но на допросе 7 июня 1937 г. «сознался», что с 1923 г. был агентом румынской разведки и передавал данные о личном составе и вооружении частей Красной Армии. Во время следующих допросов он отказался от своих «чистосердечных признаний», но после соответствующей «обработки» 9 августа в 1937 г. написал заявление на имя Ежова, где «каялся» и опять признавал себя именно «румынским шпионом».
Кроме того, И. И. Сосновский дал на него показания как на агента польской разведки, от которого
Пока Балицкий сдавал дела, со всей Украины к нему ехали чекисты попрощаться, многие просили взять с собой. 15 мая приехал и начальник 22-го Волочиского пограничного отряда НКВД майор Е. Г. Шостак (родной брат П. Г. Соколова-Шостака), которого нарком недавно защитил от безосновательных обвинений в троцкизме [1038]. Еще в материалах партийной чистки за 1929 г. отмечалось, что у помощника уполномоченного СО ГПУ УССР Е. Г. Шостака «в период борьбы с троцкизмом бывали сомнения, ведь очень хорошо знал Раковского и болезненно переживал, но колебаний не было. Работает по борьбе с оппозицией, очень активный и способствует выявлению оппозиционеров»[1039].
Во время встречи Шостак попросил Балицкого взять его с собой на Дальний Восток, поскольку боится неприятностей. Нарком ответил, что ему «бояться нечего, что все в порядке, и что он был у Сталина, и что будет лично следить, чтобы ему было хорошо»[1040]. Мы не зря привели эту подробность, потому что она позволяет предположить, что Балицкому на этом этапе Сталин еще подавал надежду на сохранение карьеры и жизни.
По словам начальника политуправления КВО армейского комиссара 2-го ранга М. П. Амелина, 15–17 мая Якир был у Балицкого, и нарком показал командующему КВО компромат на него самого и Амелина. Балицкий при этом сказал Якиру, что пока он находился в Украине, то эти материалы мог не посылать в Москву, но теперь вынужден будет доложить об этом Ежову и пообещал сообщить о последствиях этого разговора. Балицкий якобы сказал Якиру, что посадил 20 чекистов на пересмотр разнообразных материалов и что по делам не осталось ничего такого, что новый нарком может против него использовать[1041].
Несколькими неделями ранее Балицкий жаловался Якиру, что Н. И. Ежов и И. М. Леплевский настаивают на том, что в Украине существует крупный военный заговор и его необходимо раскрыть. Предупреждал Балицкий и об очередных кознях почетного чекиста Гикало, который, выступая на собрании актива Харьковского военного округа, заявил, что за арестованных троцкистов Шмидта и Туровского должен ответить их покровитель Якир и что ЦК ВКП(б) этого дела так не оставит [1042].
Отметим, что в 1936–1937 гг. И. Э. Якир часто посещал В. А. Балицкого в его служебном кабинете и оставался с ним наедине по несколько часов. Секретарь НКВД УССР А. И. Евгеньев обычно в это время очень суетился. Он сам или с помощью Ц. М. Шифмана подбирал у себя и по отделам пачки протоколов. Такая же картина наблюдалась и во время посещений наркомвнудела УССР третьим секретарем ЦК КП(б)У Н. Н. Поповым[1043].
Кстати, почти сразу после отъезда Всеволода Балицкого В. Т. Иванов послал докладную записку «О мероприятиях по борьбе с троцкистской контрреволюцией по Киевскому и Харьковскому Военным Округам», в которой были данные об арестах[1044]:
14 или 15 мая 1937 г. В. А. Балицкого посетил и первый заместитель Председателя Совнаркома УССР И. С. Шелехес. Вообще-то он был довольно частым гостем в НКВД УССР, навещая своего друга З. Б. Кацнельсона или В. А. Балицкого, засиживался у них по 2–3 часа, читал протоколы и уезжал «с отличным настроением». На этот раз Л. И. Стрижевский отметил, что в приемной он «столкнулся с Шелехесом, который выходил от наркома рассеянный, мрачный, мне показалось даже, в подавленном состоянии»[1045].