Гильза с личной запиской

Группа огибала село стороной, а потом, когда Котовский начинал лобовую атаку, тоже шла в атаку, только со спины. Получалось то, что надо – ни один петлюровец не мог устоять, бежали чубатые вояки так, что простудная жидкость (проще говоря, сопли) мокрым облаком повисала в воздухе.

Хороший приемчик придумал Григорий Иванович Котовский. Сафьянов взял его на вооружение, зарисовал себе в кондуит и уже несколько раз использовал в своих партизанских налетах.

Метод Котовского оправдал себя.

Командиром в обходной группе был интеллигентный человек, агроном со средним образованием Буканов; говорить он старался мало, больше делал. Он, кстати, и в замы к себе определил толкового умельца, способного и ворону ухватить за лапы на лету, и палец приклепать к носу, и у лесного лешего выиграть в карты лапти, и вообще умеющего делать на свете очень многое – отрядного кузнеца Осю Ковальчука.

Обязанности кузнеца Ося исполнял лишь в свободные часы, да когда не намечалось никакой операции, все остальное время исполнял обязанности правой руки Буканова.

И Ковальчук, и Буканов находились сейчас здесь, с Сафьяновым, оба с немецкими автоматами. «Шмайссеры» были легче ППШ, короче, без деревянных прикладов, поэтому обходная группа охотно использовала их в своей работе.

– Вперед! – скомандовал Сафьянов и дополнил команду фразой, которую знал весь отряд: – Только не геройствуйте, поскольку сами понимаете, герой – самая короткая профессия на свете.

Буканов молча наклонил голову, слова он по-прежнему берег, не тратил их, сунул ноги в ременные петли трофейных лыж и ступил в ельник. Через мгновение его не стало – он невидимо и неслышимо растаял в лесу. Будто в кино, которое Сафьянов видел до войны, где человек умел легко возникать из воздуха и также легко, невесомо растворяться в нем.

Партизаны появились на краю аэродрома, за пулеметным укреплением Меняйлика как раз в тот момент, когда миномет, сделав несколько выстрелов, умолк, из мокрого снега поднялись такие же мокрые, продрогшие, очень злые немцы и вновь пошли в атаку.

Две мины разорвались рядом с пулеметным гнездом, оглушили Меняйлика, – из ушей у него потекла кровь, но осколки почти не задели, хотя над головой просвистели густо, один секанул партизана по уху, срезал кончик, сделал это так ловко и по-хирургически тонко, что Меняйлик поначалу даже не почувствовал боли.

Он боролся с другим – с оглушением. Меняйлик теперь не слышал почти ничего, в ушах стоял тяжелый металлический звон, хотя иногда сквозь этот звон пробивался легкий птичий писк, очень странный, совершенно неземной, и он беспокоил Меняйлика больше, чем звон.

Меняйлик сидел в гнезде и раскачивался из стороны в сторону, словно бы хотел выплеснуть из головы мешающий ему дышать и слышать комок, но ничего поделать не мог. Он хлопал себя по ушам руками, морщился удивленно, когда видел на ладонях кровь – ведь вроде бы у него не оттяпало ни ногу, ни руку, и голова вроде бы была на месте, – так откуда же кровь?

Тонкий синичий писк, ввинчивающийся в колокольный гуд, распиравший его голову, еще больше обеспокоил Меняйлика. Он застонал и, кряхтя болезненно, приподнялся в своем гнезде.

Немцы находились уже недалеко. Разбрызгивая ногами мокрый снег и проступающую сквозь него грязь, они бежали к Меняйлику рывками, шарахались из стороны в сторону, двоились, троились – слишком уж много их оказалось на аэродромном поле, и Меняйлик, всосав сквозь зубы воздух в себя, открыл беглую стрельбу по этим трясущимся прыгающим фигуркам.

Стрелял он удачно: сразу завалил трех человек, остальные немного продвинулись вперед – по инерции, – и также попадали в снег.

Расстреляв патронную коробку до конца, Меняйлик понял, что поставить новую он не сумеет, – и руки его не слушаются, и голова почти ничего не соображает, и перед глазами все плывет – не видит он…

Витька Климович понял, что происходит, сорвался с места и, сопровождаемый несколькими очередями из автомата – стрелял немец, своим телом, как мешком, накрывший мелкую воронку, оставленную миной, в воронку фриц не вмещался, – наверное, поэтому и палил без остановки.

Перед самым гнездом, до Меняйлика было уже рукой подать, немец все же зацепил Витьку – пуля проткнула тому телогрейку, всадилась в тело, и Климович закричал. Но на ногах удержался, ходу не сбросил и почти на лету ткнулся грудью в бруствер, поспешно перевалился через него.

Дергающимися, испачканными кровью руками отстегнул пустую коробку, ставшую легкой и звонкой, как обычная консервная банка, выброшенная на дорогу, на ее место пристроил другую.

В этот миг Меняйлик дернулся, надорванно охнул и сник, сложившись смято, будто из него выпустили воздух.

– Дядя Меняйлик! – заорал Витька испуганно, затряс разведчика одной рукой за плечо. Вторая Витькина рука, пробитая в плече пулей, пока не вырубалась, еще действовала.