Гильза с личной запиской

– М-да, приготовить шурпу, это не супчик из молодого поросенка, воспитанного на душистых травах и сочных желудях сварить.

Микулин запустил в кастрюлю вилку, подцепил кусок мяса, стряхнул с него жижку и отхватил ножом верхний угол. Сунул в рот, задумчиво пожевал. Послушал что-то, ловя в пространстве то ли неслышимые звуки, то ли неведомые токи, а может, и не их, может, еще что-то, может, определял жесткость мяса своими стертыми коронками, хотел понять, сгодилась ли кабанятина для редкостного блюда или же так и осталась деревом?

– Ну и чего, командир? – вновь возник Жигунов, ожидающе почмокал губами, звук получился вкусный, как на презентации новых блюд в хинкальной на благовещенской набережной. – Готова еда?

– Не готова, – качнул головой Микулин, снова помешал варево, кинул в кастрюлю несколько мелко порезанных корешков (их подсунул командиру под локоть Зубенко), кипящее варево в ответ выдохнуло таким душистым, вышибающим слюну ароматом, что Жигунов не выдержал, снова жадно зачмокал губами.

Микулин ткнул его кулаком в бок.

– Терпи! Чем больше ждешь, тем вкуснее еда.

– Шутник ты, командир, однако.

Отвечать Микулин не стал, лишь кивнул согласно, да раздвинул губы в улыбке, снова помешал лопаткой варево.

– Семеныч, добавь еще заправки!

Зубенко подсунул ему под локоть целое блюдце крошеного чеснока и пахучих корешков, которые еще до снега накопал в лесу.

Темнеть начало быстро. Вначале в пространство провалился, сделался невидимым лес, потом дома слева и справа, к которым по северным законам никаноровские постояльцы протянули веревочные тросы, иначе нельзя: если грянет пурга, то в непроглядной серой мгле можно будет легко потеряться, – а потом и пятак у крыльца сделался невидимым. Все проглотила ранняя предзимняя ночь.

Но ранняя ночь – это еще не ночь в полном смысле этого слова. Из-за линии горизонта неожиданно вырвался рассеянный луч света, проскользил по воздуху, превращая темное пространство в рябь, затем исчез.

– Очень похоже на северное сияние, – заметил Жигунов. – В Амдерме северное сияние можно увидеть даже в конце июля.

– К нам едут гости, – пояснил Микулин, снова помешал лопаткой варево.

– Кто?

– Приедут – узнаем.

Темнота вновь расползлась под напором электрического луча, на этот раз свет был ярче, живее, – к ним действительно ехали гости.

– Надеюсь, это не губернатор Амурской области?

– Не надейся. – Микулин подцепил в кастрюле еще один кусок мяса, отрезал от него небольшой краешек. Разжевал. – Осталось еще чуть, потом десять-пятнадцать минут томления, и шурпа будет окончательно готова.

Шурпа не поспела к приезду гостей – те прибыли раньше. Громоздкая машина на широких лыжах, с пропеллером на корме остановилась у крыльца.

– Наши! – коротко проговорил Микулин и словно бы команду подал; Жигунов первым выбежал на крыльцо и словно древний былинный герой приложил ко лбу ладонь. Ребром.

– Где они?

А наших и не было. И электрический луч пропал. Только что вспарывал темное пространство, двигался, обрубая увенчанные снегом макушки деревьев и вдруг исчез. Может, это был прожектор с Амура, с пограничного катера, ведь великая река еще не встала, – или на какой-нибудь из застав установили мощное световое устройство, рождающее яркий, почти испепеляющий свет, и теперь включают и выключают его по надобности, а может, это вообще были не люди с заставы, а сотрудники МЧС, прибывшие спасать засыпанных по самую макушку ветеранов.

Микулин был прав – сквозь шум ветра проклюнулся звук, похожий на водяной, словно бы Амур не желал поддаваться напирающим на землю морозам, но звук этот ни с каким другим спутать было нельзя, – это работал мотор.

Нормальный бензиновый, либо заправленный соляркой мотор, который всегда в этих местах был звуком жизни, вестью, что попавшим в беду обязательно придет помощь, а тех, кто в порядке, кому помощь не нужна, ждет радостное общение с гостями и, может быть, даже письмо от любимого человека или крынка сметаны от мамы (здесь все возможно), которая ничем не уступит письму… Жизнь есть жизнь.

Из темноты снова выпутался дрожащий, с опушенными краями, яркий луч, всадился вспаханной белой полосой в пространство.

– Это начальник заставы, – сказал Микулин, – беспокойный мужик… Молодец!

Он не ошибся. Машина, на которой прибыли Ханин и его боец, сидевший за рулем, была диковинной, таких никаноровские обитатели еще не видели, – могла и по воде ходить, и по песку со снегом, и по лесу, преодолевая завалы деревьев, – преград для нее не существовало.

Боец заглушил мотор, из кабины выпрыгнул Ханин.

– Нас беспокойство заело, – прокричал он, – как вы тут? Все ли в порядке?

– Абсолютно все, командир.

Встревоженная суматоха, проступавшая на лице Ханина, поспешно сошла – он не хотел, чтобы его беспокойство передалось никаноровским коммунарам. Спросил успокоившимся тоном:

– Помощь нужна?