Гильза с личной запиской

– Вот я и скапустился, – прохрипел он огорченно.

Анисимов упрямо боднул головой пространство, ничего не сказал и устремился вперед. Ружье он перекинул себе на грудь, сделал это привычно – значит, занимался в своих заповедных зэковских краях охотой регулярно. Да и ружье у него было знатное, купленное в разбойные девяностые годы, когда оно могло понадобиться не только в лесу, но и в городе, ныне такие стволы держат у себя лишь богатые охотники – помповый пятизарядный «маверик» с пистолетным прикладом, похожим на рукоять ТТ.

На лесной охоте пистолетная рукоять вместо приклада – штука нелепая, прицельный выстрел сделать сложно, а вот на городских баррикадах вещь очень даже приемлемая. Но на городских баррикадах Анисимов не был. Обошлось.

Анисимов заскользил вперед по кабаньим следам все быстрее и быстрее, иногда пересекая рваные строчки, отпечатавшиеся на снегу, иногда двигаясь параллельно, – он словно бы не выдохся совсем; Микулин сдавил зубами дыхание, сдавил вместе с языком, преодолел себя и тоже прибавил скорость… Отставать от Анисимова было не гоже.

А потом кабан – зверь опасный. Особенно секач. Одним клыком, как мясницким ножом, он может вспороть человека от распаха ног до горла; делает это легко и с такой быстротой, что двуногий даже моргнуть не успевает, как оказывается распахнутым настежь и вывернутым наизнанку, ни одной пуговицы нет, – поэтому в охоте на кабана обязательно нужна страховка.

Только ради одного этого он не имеет права отставать от Анисимова.

Секач-папаша достиг береговой кромки, захрипел призывно и пошел налево, за ним замельтешили короткими проворными ногами «боцманята», замыкающей пошла мамаша – тоже грозная особа, при случае может много чего натворить, – хрюкнула встревоженно, подавая знак главе семейства, но тот предпочел не услышать ее, у грозного кабана были свои планы, как увести стадо от людей.

И наверняка бы он увел стадо, все бы у секача, посверкивающего красными, налитыми кровью глазами, получилось, если бы не «боцманенок», шедший перед матерью.

На повороте он не удержался, слетел со следа, проложенного секачом, и, взвизгнув коротко, скатился в яму. Кем, когда, для каких целей была вырыта эта яма, похожая на могилу, хотя и не такая глубокая, как могила, не было ведомо ни кабану, ни людям… «Боцманенок» забарахтался в ней, завизжал от страха, кабан конечно же услышал его визг, тряхнул головой, поддевая хрюком снег, но даже не затормозил, – ему надо было спасать семью, когда спасет, то вернется за «боцманенком», вытащит его…

Секач прошел по берегу метров двести, до извивистой расщелины, выходящей прямо к черной, опасно крутящейся воде, прохрюкал что-то, словно бы подал команду, в следующий миг внезапно развернулся и понесся параллельно береговой кромке к охотникам, на выручку «боцманенка».

Запыхавшийся, трудно сипевший на ходу Анисимов, шедший первым, наверняка бы проскочил мимо ямы с пленником – у него перед глазами уже плавали розовые мухи, устал он, немолодой организм начал сдавать, но «боцманенок», почувствовав человека, взвизгнул громко и обозначил себя.

Анисимов сдернул с себя «маверик» и, не мешкая ни мгновения, не переводя загнанного дыхания, вогнал в яму пулю, в ответ ему выплеснулся жалобный крик: выстрел достиг цели, свинец угодил в «боцманенка». Выстрел этот услышал и кабан.

Следовавший за Анисимовым Микулин разом сбросил темп, будто под лыжи ему попала засыпанная снегом лежачая лесина или он наткнулся на невидимый ледяной заструг, – но остановил его не выстрел, не всплеск холодного воздуха, а внезапно возникшая в нем тревога… Тревога обожгла Микулина изнутри с такой силой, что даже дышать сделалось нечем. Он оглянулся – не нападает ли кто сзади?

Нет, сзади было чисто.

Тогда откуда же взялось это резкое, какое-то испепеляющее ощущение тревоги? Чутью своему Микулин доверял, на границе оно не единожды было испытано, и всякий раз тревога, внезапно зазвучавшая в нем, отозвавшаяся звоном в висках, не была фальшивой, – обязательно что-нибудь происходило.

Но то – на границе, на передовой, в боевом наряде, а тут?

Выкинув стреляную гильзу из казенной части ружья, Анисимов дослал новый патрон, но в яму даже заглянуть не успел – на него со скоростью торпеды, выпущенной с двойным зарядом, несся крупный секач.

Клыки грозно выставлены, будто два винтовочных штыка, из глаз под копыта сыпется сукровица, сами глаза – красные, как свежая кровь, страшные, на лохматых губах висит пена.

Опытный человек был Анисимов, граница научила его многому, и это вживилось в организм на всю оставшуюся жизнь, он не растерялся. И Микулин не растерялся, ударил секачу в низ морды, в висячие лохмотья пены, сбил у кабана скорость, но не остановил.

Торпеда продолжала нестись на Анисимова.

Бить кабана в верх головы бесполезно. Это все равно, что стрелять в башню танка, сталь только сомнет свинец, обратит его в плоский деформированный пятак и больше ничего не будет. Может быть еще царапина на зеленой защитной краске. Голова у такого тарана склепана из бронебойной стали, а она – непробиваемая.