Гильза с личной запиской

Жаль, у никаноровцев нет связи ни с районом, ни с заставой, и вообще проще было бы, наверное, переговорить по мобильному телефону с каким-нибудь китайцем, живущим по ту сторону Амура, чем с капитаном Ханиным.

И уж тем более вряд ли можно связаться с райцентром, чтобы узнать, какую жизнь готовит никаноровским обитателям здешнее начальство, которое само на облаках еще не сидит, но записки туда уже отсылает и правит бал, исходя из личных соображений.

Раз техника не поможет выйти ни на Ханина, ни на район, раз гора не идет к Магомету, то Магомет должен сам пойти к ней. Транспорт мог быть только один – «буран». Уазик не сгодится, он потянет только на большой дороге, где сугробы не выше автомобильного колеса; там, где снега навалило вровень с коньками крыш, четырехколесному вездеходу – хана, пяти метров не проедет. Не одолеет.

– Семеныч, как считаешь, железный конь наш по имени «Буран» до заставы дотянет? – спросил Микулин у Зубенко, занятого какой-то забавной деревяшкой – то ли с произведением искусства, то ли затычкой, которую Зубенко хотел приспособить под винную бутылку.

Отложив деревяшку в сторону, Зубенко отрицательно покачал головой.

– А если рискнуть?

Немного подумав, Зубенко вновь отрицательно покачал головой, в глазах его затеплилось что-то выжидательное, даже сочувственно-скорбное, – все понимал Зубенко, но помочь ничем не мог.

Вздохнул Микулин и повесил голову: что делать, что делать? Что делать, он не знал.

Но бросок из Никаноровки на заставу все равно надо было делать – это раз, и два – установившаяся погода не давала им основания вешать голову… Пусть голову вешают другие. Например, пионеры, у которых прохудились ботинки, или охранники, страдающие от укусов блох.

– Ладно, – решительно проговорил Микулин, – была не была!

Что означали русские слова, произнесенные не по-русски, не понял бы, наверное, никто в Амурской области (и ни один переводчик не перевел бы на другой язык), а никаноровцам они были хорошо понятны. Анисимов вздохнул сипло и перекрестил Микулина:

– С Богом!

Можно было бы уступить напору и переехать в другое место, в другую деревню, но это надо было делать два месяца назад, а сейчас время для переселения ушло, – не сезон, да и коллектив может расколоться, а они уже успели притереться друг к другу, и два дома обжили…

Усевшись на холодное, твердое сиденье «Бурана», – на морозе искусственная кожа, которой была обтянута «сидушка», легко обращалась в металл, – Микулин сделал перегазовку, потом сбросил обороты до отказа и вновь выкрутил газ.

На шоссе, ведущее в райцентр и далее – на заставу, он решил выбраться коротким путем, Микулин вообще мог ехать в любом направлении, да и главное сейчас не маршрут, не бензин, налитый в бак по пробку, а состояние машины. Лишь бы «Буран» выдюжил, сохранил все свои гайки и детали, ни одну железку не потерял по дороге.

Слава богу, не надо было одолевать сопки и форсировать низины, в которых, бывает, снега, набивается столько, что в нем запросто исчезает пятиэтажный дом вместе с трубой, – а раз таких препятствий не было, то и старенький мотор не перегревался…

Пока не перегревался.

В лицо дул колючий ветер, швырял горсти ледяного наждака, но глаза, слава богу, не вышибал – не мог перескочить через дугу ветрового стекла, вырезанного из прочной прозрачной пластмассы.

Минут через двадцать на окраине дикого конопляного поля, упрямо не поддающегося ни ветрам, ни снегам, не желающего распластаться плоско на земле, а огромной угрюмой щеткой глядевшего в безмятежное небо, Микулин затормозил. Не сходя с «Бурана», ощупал пальцами мотор: как он, не кипит ли?

Мотор хоть и был горяч, стрелял в ладонь больно, но не кипел, и беспокойство, сидевшее внутри Микулина, улеглось.

– Ну, благословясь! – молвил наездник и двинулся дальше.

С конопляным полем смыкалось соевое, желтое, жестко шелестящее, будто стебли сои обратились в проволоку, вдоль кромки тянулся крупный собачий след. Но след был не собачий, а волчий, Микулин отметил это и тут же постарался забыть о следе.

Волк нападать не станет, даже если будет бешеный и знакомая местность в его черепушке перевернется вверх ногами, – побоится «Бурана», грохота, бензинового духа, – уйдет куда-нибудь в снег, в лога, забьется в расщелину, чтобы никто его не видел и не слышал.

Прошло еще двадцать минут, и Микулин сделал очередную остановку, вновь ощупал металл, даже поплевал на мотор: не зашипит ли, брызгаясь лопающимися пузырями?

Мотор вел себя с пониманием – осознавал железный механизм, что от него зависит жизнь человека, – похрюкал немного, выплевывая из себя противные сизые взболтки, и, успокаивая человека, заработал ровно, хотя и сипло. Сипота – это признак старости, а не уродства или, скажем, ущербности, это и не поломка.

– Молодец, Черепенников, «Буран» в полном порядке, – похвалил Микулин «главного по железу» в их Никаноровке и подумал, что в райцентр заезжать ему не с руки, он махнет прямо к Ханину.