Гильза с личной запиской

Дорога пограничным аэросаням не была нужна, машина эта диковинная, ревущая, словно вертолет во время атаки, могла бегать где угодно – по буграм и долам, по болотам, даже не очень замерзшим, и амурскому льду – важно только не залезать на китайскую территорию, – по утоптанной до асфальтовой твердости, оглаженной ветром тундре и кочкастым сопкам, из которых каменными клыками вылезают солончаковые зубья – любимое лакомство дикого зверья.

Потому Ханин и задержался – свернул к Амуру, несколько раз проверял, замерзла великая река или нет? Амур пока не сдал позиции льду, держался.

Войдя в дом, Ханин нагнулся, словно бы ожидал, что на спину ему свалится мерзлый сугроб, похлопал перчатками.

– Ну как тут наши дорогие поселенцы?

– Живы, – коротко, за всех, ответил Жигунов, он любил бегать впереди паровоза, и Микулину это не нравилось, но микулинского состояния не заметил и добавил: – Про меня, например, так: жив-здоров, лежу в больнице, кормят сытно, есть хочу.

Стареть начал Жигунов, раньше он был более сообразительным. Микулин подумал: а ведь и сам он, как и Шарабан, мозги имеет уже не те, что раньше. Все течет, все изменяется.

– Шарабан прав, – сказал он, – еще живы… Не умерли.

– Даст бог – всегда будете живы, – оптимистично пообещал начальник заставы.

– Давайте-ка к чаю, – пригласил Микулин, – с голубичным вареньем.

– Варенье из голубики – о-о-о. – Лицо у Ханина неожиданно расплылось, сделалось каким-то растроганным, мягким, словно бы капитан внезапно очутился в своем детстве. – Это самое любимое мое варенье.

– Шарабан, подогрей чайник, – попросил Микулин, пояснил начальнику заставы: – Десять минут назад он уже кипел, но лучше, когда кипяточек свежий – желудку приятнее.

– За этим и приехал – чайку с ветеранами попить, – сказал Ханин.

– Только за этим?

– Только за этим. Честное слово! Больше никаких целей нет.

Через несколько минут Микулин понял, что Ханин действительно только за этим и приехал, никаких других целей у него нет, – и пригнала капитана сюда самая обычная тревога за пожилых людей, которые могли оказаться в опасности. Ханин хотел сам, своими глазами увидеть их, убедиться, что все в Никаноровке в порядке.

Когда убедился, то лицо его вновь расплылось в расслабленной, какой-то детской улыбке, – видно было, что на душе у капитана сделалось спокойнее.

Можно было возвращаться на заставу.

На следующий день в Никаноровке снова загудел автомобильный мотор – снова гости… Кто?

Микулин ощутил, как у него тревожно застучало сердце – а вдруг это агафоновские костоломы?

Он снял со стены ружье, разъял стволы. Два патрона, сидящие в стволах, поблескивали новенькими медными капсюлями. Он вытащил из нижнего ствола – получока – патрон, осмотрел головку.

В окоеме медной гильзы, мрачно поглядывая на человека круглой макушкой, чернела крупная свинцовая пуля. Броневик она, конечно, не опрокинет, но лося сшибет с ног запросто.

Выйдя на крыльцо, он вгляделся в пространство: чего там? Судя по звуку, к ним шел гусеничный армейский тягач, – в масляный выхлоп врезалось острое железное звяканье, которое обычно рождают расхлябанные траки… Микулин угадал – через десять минут около их дома действительно остановился легкий армейский тягач, из маленькой кабины высунулся краснолицый мужик в брезентовом танковом шлеме.

Трубно кашлянув в кулак, спросил:

– Дядя, это – деревня Никаноровка?

– Она самая, племянничек.

Водитель всунулся в кабину, быстро переговорил с пассажиром, – что это за пассажир, с крыльца не было видно – стекло пассажирского места было тонированным.

Когда-то, в мутные времена всеобщей неразберихи и ельцинского пьянства, армия начала продавать свою технику. Делала это с размахом – за пятнадцать тысяч долларов можно было купить бронетранспортер со штатным вооружением – пулеметом Владимирова и хорошим запасом патронов… Что же касается гусеничной техники, то ее можно было купить еще дешевле. Этот тягач был, судя по всему, из армейских «поставок» той поры, положенные техосмотры и техремонты не проходил, но и без всякого вмешательства и надзора он еще лет двадцать пробегает. Только гусеницами будет громыхать, да звякать больше обычного.

Человек в танковом шлеме тем временем закончил переговоры, пассажирская дверца, сияя тонированным стеклом, с треском распахнулась, и из кабины неторопливо выбралась изящная девушка в темной приталенной шубке.

Специалист сразу бы отметил, что шубка эта не из дешевых, а может быть, даже из очень недешевых. На ногах у неожиданной гостьи красовались теплые замшевые сапоги на модном низком каблуке.

Голову девушки украшала густая грива каштановых волос. Лицо было точеным – красивое лицо! – девушка будто бы с обложки гламурного журнала, рекламирующего губную помаду, сошла.

«Может быть, актриса из благовещенского или хабаровского театра? Или эта самая… дикторша с телевидения?» – задался вопросом Микулин, глядя, как девушка ловко переместилась с гусеницы на расчищенную снеговую дорожку.