Гильза с личной запиской

Было холодно. Анисимов поднялся, набросил на плечи плед, прошел к печке, кинул в нее несколько небольших поленьев. Под них подсунул клок газеты и подпалил туристской спичкой. Анисимов эти спички, похожие на файеры, привез с собою с Чуны, из поселка, в котором жили надзиратели. Очень удобная штука – туристские спички… Особенно для сырой тайги, когда не загораются ни простые спички, ни разные приспособления и материалы для розжига костров, не горит бумага, даже если она обильно полита керосином…

Газетный клок вспыхнул в одно мгновение, несколько цепких прозрачно-рыжих гимнастов проворно перепрыгнули на поленья, прошло немного времени, и огонь уже полыхал по всей печке, заняв кирпичную пещерку целиком.

Подтащив к печке табуретку, Анисимов уселся на нее, железной клюкой подправил поленья… Занятная штука – огонь, человек может смотреть на него часами, и огонь никогда не надоест, он просто не может надоесть. Как не надоедает бегущая вода. Человек готов смотреть на нее бесконечно.

Анисимов вздохнул, натянул плед поглубже на плечи. Эх, Настя, Настя…

Когда-то, в ее детстве, когда она была еще совсем маленькой, Анисимов со слезной нежностью наблюдал за тем, как она топает ножонками по квартире, слушал ее серебристый голосок, ее песни, представлял Настю взрослой и думал о том, что в будущем она станет надежной помощницей в жизни, даже защитницей, скрасит его старость, и ему делалось спокойно, тепло, как-то надежно… И что же в результате получилось?

От прежней Насти осталась только детская проворность и больше ничего.

Он поморщился, дернул головой, повел ею в сторону – жест был какой-то обиженный, – укутался еще глубже в плед и замер.

Прислушался – спит ли Шарабан? Тот спал. Храпел несильно, но все равно, если в зону его храпа попадет муха, то обязательно хлопнется на пол и задерет вверх лапки. Даже мышь может легко потерять сознание. Но существам побольше ничего не делалось – они оставались целы и невредимы.

Он сидел почти неподвижно, оживал только, когда надо было подкинуть немного дров в печку… Душистое тепло, пахнущее смолой, сушеной травой и цветами, понемногу наполняло дом.

Хорошо было сидеть вот так – неподвижно, погруженным в себя, греться у огня и ни о чем не думать, хотя думать надо было, и много о чем, – но не хотелось. Организм отдыхал.

Очнулся он, когда морозное окошко, разрисованное тропическими растениями, начало светлеть. Анисимов стянул с себя плед, аккуратно сложил его.

Из соседней комнаты продолжал доноситься храп, – Жигунов старался, он так ни разу не проснулся, Анисимов невольно позавидовал ему – крепкие нервы у мужика.

Когда он выглянул из дома, то почувствовал, что влажные губы его словно бы прилипли к чему-то железному, – а они прилипли к обычному морозному воздуху, – Анисимов поспешно втиснулся назад в сенцы, подождал несколько минут и снова распахнул дверь.

Лыжи его стояли на крыльце – специально оставил там, чтобы не размораживались, вынесенные на мороз из тепла, они скользят совсем по-иному, на них намерзает, обращаясь в железную крошку снег. Анисимов сунул в лямки ноги, подхватил мешок и, прежде чем двинуться к реке, огляделся.

Тяжелая холодная синева, заполнившая пространство, продолжала светлеть, то там, то здесь в ней вспыхивали мелкие искры, будто из огромной выси, из бездны небес на землю сыпалась алмазная пыль – признак того, что сегодня людям покажется солнце, и у Анисимова только от осознания лишь одного этого поднялось настроение.

Он вздохнул, ощутил, как от холода сильно заломило уши – слишком много хватил морозного воздуха, а надо быть осторожнее, приложил ладонь к губам, согревая рот, потоптался немного на месте, вскидывая ноги вместе с лыжами – разогревался; потом, оперевшись на палку, взятую вместе с коловоротом, сделал рывок к Амуру, безмолвно застывшему за грядой береговых кустов.

Снег остро повизгивал под лыжами, сопротивлялся, макушки застругов, которые не обработал ветер, стеклисто потрескивали.

На льду было холоднее, чем на берегу, в окружении домов, любое, даже малое, движение воздуха пробивало тело до костей, Анисимов морщился, окутывался паром, но не останавливался.

Вчерашние следы лыж мороз хоть и притоптал, сгладил немного, а кое-где, призвав на помощь ветер, вообще присыпал снежной крупкой, все равно были видны… Пока добирался до снастей, озяб. Надо полагать, на льду мороз был градусов на десять ниже, чем в самой Никаноровке.

Снасть в первой проруби глубоко врезалась в лед, основательно обмерзла и сама стала льдом. Анисимов ногой отодвинул лыжи в сторону – нельзя было допустить, чтобы они намокли, – опустился перед лункой на колени.

– Ну-с, проверим, как там насчет «ловись рыбка большая и маленькая», – скороговоркой пробормотал он, хотя чего бормотать-то? Поздно уже. Если что-то попалось, то попалось, если не попалось, то так тому и бывать… Хотя жалко – намерзся он изрядно и досадно будет, если результат окажется нулевой.