Гильза с личной запиской

Микулин удивленно покачал головой, глянул из-под руки на яркий медный таз, поднимающийся над горизонтом: солнце, похоже, нацелилось радовать сегодня людей весь день, вплоть до вечерней темноты, вновь покачал головой – хорошо все-таки тут. Проговорил негромко, довольным тоном:

– М-да, жизнь, кажется, налаживается.

Есть такой анекдот ельцинской поры. У одного мужика никак не складывалась судьба: с работы его уволили, денег нет, в доме ни крошки хлеба, жена ушла – хлопнула дверью и исчезла неведомо куда, дочь влюбилась в бродячего музыканта и умотала с ним в южные края, долг за квартиру достиг шестизначной цифры… В общем, выход был только один – повеситься.

Вздохнул мужик, окинул прощальным взглядом свое жилье, поклонился ему и подставил стул под электрический провод, на котором болталась лампочка. Сделал петлю, накинул ее на шею и взобрался на стул. Только хотел с него спрыгнуть, как засек, что на шкафу стоит початая бутылка водки. «А чего, собственно, бутылке пропадать?» – подумал бедняга, потянулся к ней, отпил немного – понравилось, отпил вторично – понравилось еще больше. В конце концов, опорожнил бутылку до дна и сказал себе: «А жизнь-то налаживается!»

Жизнь действительно потихоньку-полегоньку налаживалась. Даже в таком заброшенном месте, как Никаноровка.

Анисимов готовил рыбу не так, как все. Мужики обычно любят ее обжаривать до сахарного хруста, чтобы каждый кусочек был закован в твердую корку, а наш удачливый рыбак жарил ее (скорее тушил, запекал) в луковом соусе. Хотя никакого соуса специально не готовил, просто дно сковороды густо обкладывал крупно нарезанными скибками лука, сверху клал куски рыбы, обваленные в муке, сковородку накрывал крышкой (чем плотнее она ляжет, тем лучше) и ставил на несильный огонь.

Лук давал целое море сока, в котором рыба отпаривалась так, что каждая косточка у нее существовала отдельно, гнулась размягченно, а попав на стол, таяла во рту.

Так рыбу не готовил никто из никаноровских обитателей, только Анисимов. Хвалили все, даже Шарабан, который много чего попробовал на свете, – ел даже печеного страуса и корейское мясо хе из собачатины, ел и облизывался, но и страусятина и «гав-гав» в маринаде по вкусу уступали жаренному по-анисимовски толстолобику.

У Шарабана за ушами трещало так, что он чуть не вывернул себе челюсти. Проглотив три больших куска, он жалобными, заслезившимися от того, что было вкусно, глазами заглянул в огромную сковороду, приподняв печной противень, которым та была накрыта, и гулко сглотнул слюну – в сковороде уже почти ничего не оставалось, – так, лишь мелочь какая-то…

– Ну, вы и даете! – не удержался от громкого восклицания Шарабан, демонстративно облизал вилку и хотел было снова сунуть ее в нутро сковороды, но услышал суровый окрик Микулина:

– Хватит!

Шарабан мельтешил, суетился, делал слишком много ненужных движений, ел торопясь, и съесть в принципе мог очень много – дали бы ему волю, он вогнал бы в себя всю сковороду, без остатка, а Микулин, наоборот, не ел, а лакомился, отделяя вилкой от жареного рыбного ломтя по небольшой дольке, смаковал ее, причмокивал удовлетворенно… В общем, ел очень аппетитно, вкусно и как-то показательно, что ли.

От окрика старшего Шкарабан даже голову втянул в плечи, и Микулин, заметив это, махнул рукой разрешающе:

– Ладно, доедай – не стесняйся!

Обрадованно крякнув, Жигунов вновь сдвинул со сковороды противень, приподнял его. От вкусного духа, пахнувшего ему в лицо, глаза у едока на этот раз сделались маслеными.

– Ну, доктор, ну, угодил! – воскликнул он громко, впился зубами в сочную белую мякоть, помотал головой, радуясь хорошему куску, на мгновение оторвался от еды, вздернул голову и похвалил племя толстолобово: – Зело, зело, очень зело! Зер гут!

Рыба таяла во рту, Жигунов почмокал сладко и вновь взялся за последний лакомый кусок, зажмурил глаза от удовольствия.

Через двадцать минут от горы лакомства, высившейся в сковороде, не осталось ничего, лишь на отдельной тарелке в довольно внушительную кучу были сгребены кости. Анисимов удивленно покачал головой, – да и было чему дивиться, с такой скоростью за такое время большую рыбину могут съесть только чемпионы мира по поеданию вторых блюд.

– Шесть с половиной килограммов рыбы за двадцать две минуты, – Анисимов отвернул рукав свитера, посмотрел на часы, висевшие на запястье, и покачал головой: – Рекорд! Вы если не чемпионы мира, то Амурской области – точно.

Главный едок Жигунов похлопал себя ладонью по животу.

– Однако коробочка с верхом.

– С верхом… Это ты чего имеешь в виду? Переливать, что ли, начало? – Микулин сощурился подозрительно, поводил носом из стороны в сторону. – А ну, марш в нужник!

Чего только ни наслушаешься на таких послеобеденных посиделках, какие только разговоры ни возникают на сытый желудок, – темы рождаются самые неожиданные. Жигунов, выполнивший приказ старшего насчет нужника и соответственно, доложившийся после выполнения «задания», задумчиво почесал откляченную нижнюю губу и развернулся всем корпусом к Анисимову: