Гильза с личной запиской

«Маверик» рявкнул, как гранатомет, даже в ушах зазвенело, – наверное, попал патрон с усиленным зарядом, – и этим выстрелом Анисимов, не отличающийся особой меткостью, мог гордиться: его пуля выбила из рук патлатого ружье, разлохматила приклад, и знатная помповая пищаль обычной железной дубиной унеслась в сторону от вездехода. Патлатый заорал – удар пули осушил ему обе руки.

Из приотворенной дверцы машины высунулся Лютый, трижды выстрелил в разбитое окно дома из «макарова». Анисимов, увидев пистолет в руке Лютого поспешно нырнул вниз, под подоконник.

Все три пули, выпущенные Лютым, всадились в стенку дома, в вековые бревна, из которых тот был сложен, Анисимов чувствовал их, будто они воткнулись в его тело – бревна даже дрогнули… Пули застряли в них, в помещение не проникли.

– Пока не стрелять, – сиплым голосом, будто у него что-то застряло в горле, скомандовал Микулин, – пусть они стреляют, а мы их послушаем. – Прижал ко рту кулак, выкашлял в него еще какие-то слова, но какие именно, понять было невозможно.

Находившийся в соседнем доме Черепенников команды старшего не слышал, отозвался на стрельбу Лютого своим огнем – дуплетом пальнул по вездеходу из своего ружья.

Бил Черепенников прицельно, хотя и не по людям, – с переднего вездехода срубил фару дальнего «боя» и антенну.

Сам вездеход был старый, замызганный, с гнутыми крыльями – настоящий таежный работяга, причем не просто старый, а древний, сработан был, наверное, в первые послевоенные годы; антенна же была новенькая, поблескивала черным воронением.

Значит, и рация на машине была новая, недавно с завода.

В результате черепенниковской пальбы фара шлепнулась прямо под гусеницы, а антенна проскользила по воздуху черной молнией и растворилась в снегу. До весны ее теперь вряд ли удастся найти.

Для налетчиков такая прицельная стрельба должна была стать предупреждением: все они находятся на мушке, и, если деды-пограничники откроют коллективный огонь, – незваным гостям мало не покажется. Анисимов полагал, что патлатый обязательно выпрыгнет за своим искалеченным ружьем, – иначе ведь за потерю его хозяин не только детородные органы оторвет, а и все остальное, но патлатый не рискнул высовываться наружу, затаился в железном нутре вездехода – собственная жизнь была дороже.

Чтобы перезарядить ружье, опытному охотнику Черепенникову времени понадобилось немного, и когда вездеход включил дальний свет нижних фар, – а он у этой бренчавшей траками железяки был посильнее, чем у обычной машины, Черепенников, недолго думая, всадил один жакан в левую фару, вогнав его прямо в отражатель, а второй заряд – в правую фару, выбив густую кучу красных брызг и впечатав толстое синтетическое стекло в нутро вездехода.

Водитель, сидевший за рычагами машины, перетрухнул и поспешно развернулся на сто восемьдесят градусов, подставляя стрелку кормовую часть, а заодно и тех бойцов, которые сидели внутри корпуса.

Лютый вновь высунулся из кабины, дважды пальнул из пистолета по Черепенникову, неосторожно замаячившему на крыльце своего дома, промазал и, заметив в разбитом окне силуэт Анисимова, сделал два выстрела и по нему и в то же мгновение испуганно вдавился задом в сиденье – понял, что сделал. Заперхал кашлем себе в кулак, словно бы хотел освободиться от мусора, скопившегося в нем.

Одна из пуль, выпущенных им, всадилась Анисимову в шею, доктор даже вскрикнуть не успел, поскольку в то же мгновение очутился в неком безвоздушном пространстве и поплыл, поплыл по нему, словно по удушливой реке. Пуля отбила его тело к лавке, на которой стояло ведро с питьевой водой, Анисимов ткнулся спиной в закругленный край, ударился головой о ведро, оставил на нем вмятину и тихо просел, складываясь пополам.

– Толя, что с тобой? – выкрикнул, давясь воздухом и собственными словами, нехорошим холодом, возникшим внутри, Микулин. – Анатолий Анатольевич! – Словно бы реагируя на выкрик, в дом натекла пороховая гарь, воздух потемнел…

Анисимов не отозвался на зов старшего, изо рта у него текла кровь.

Лютый, корчась на продавленном пассажирском сиденьи рядом с водителем вездехода, взвыл с тоскливой яростью. То, что он убил человека, для него ничего не значило, такое случалось у него и раньше, страшило другое: Агафонов предупредил специально – ни один из стариков не должен пострадать.

– Если у кого-нибудь слетит хотя бы пара волос с головы – шкуру спущу. – Агафонов сжал в кулак правую руку, поднес к носу Лютого. – Понял?

– Все будет в порядке, патрон, не беспокойтесь, – пробормотал Лютый с тихой ухмылкой на лице (единственное, что он не делал в ту минуту – только хвостом не вилял). – Все будет в лучшем виде…

Агафонов сунул кулак в карман.

А получилось вон что… Кто же знал, что эти трухлявые грибы будут стрелять, – и не из старых дырявых пищалей, а из современных стволов, прошибающих насквозь бронетранспортер? Дураки-старики… Лютый взвыл яростно, крутанулся на сиденьи, будто был насажен на кол, скомандовал водителю, давясь собственным хрипом:

– Валим отсюда! Нас тут вообще не было!