Гильза с личной запиской

Поиски банды, приезжавшей на двух вездеходах в Никаноровку, ни к чему не привели, и дело об убийстве Анисимова застряло, превратилось в висяк.

Следователи отложили его в дальний угол, сверху нагромоздили несколько папок, но сдавать в архив не стали: всякое может случиться, кто знает – возможно, убийца где-нибудь попадется, и тогда придется вгрызаться в это дело снова…

Похоронили Анисимова на Никаноровском кладбище – разгребли незанятый крестами угол, прочистили к нему дорожку и, с трудом разбивая лопатой и двумя ломами твердую морозную землю, вырыли могилу. Постояли над ней, молча склонив головы и тяжело дыша.

Не выдержал Черепенников, ухватил в горсть половину своего большого тяжелого лица, окутался серым паром, будто загнанный паровоз.

– Все как на войне, – проговорил он одышливо, – и могилу вырыли, как на войне: к земле пригибались, будто от пуль спасались…

– Да-а, пули могут засвистеть в любую минуту. – Микулин откашлялся, в легких у него что-то сипело, фыркало, будто в неведомые дырки, как в свищи, прорывался воздух, на лбу блестел пот, старший, похоже, простудился. – Но мы тоже молчать не будем, – проговорил он и вновь закашлялся.

Молчать они, конечно, не будут, но и активничать им тоже не дадут. У таких войн вообще не бывает победителей, только побежденные, это и Микулин, и Черепенников, и Зубенко с Жигуновым хорошо знали по своему опыту.

– Интересно, приедет на похороны отца его модная вертлявая дочка? – неожиданно спросил, ни к кому не обращаясь, а вернее, обращаясь сразу ко всем, Черепенников.

– Могу поспорить на бутылку – не приедет, – сказал, сплюнув в сторону, Жигунов.

– У тебя, Шарабан, мысли все чаще и чаще возникают о бутылке, больше ни о чем, – недовольно заметил Микулин. – К чему бы это?… Скоро в бутылку целиком залезешь, а сверху пробкой самого себя заткнешь.

– Напрасно ты так… Не наезжай на меня, я не такой. – Жигунов заведенно хихикнул, ну будто не на кладбище они находились, пробежался ладонями по собственным бокам: – Я не такая, я жду трамвая.

– Ага, трамвая, – хмыкнул Микулин, – об одном колесе. – Шмыгнул носом. А вот это на него совсем не было похоже, неужели и он начал растекаться, слабеть, пасовать, поддаваться горю и печали? Нет, скорее это временное… Не каждый же день они провожают в последний путь своих однополчан.

Это пройдет…

Телеграммы они дали и жене Толи Анисимова, и его дочери. Ответа не последовало. Не последует, надо полагать, и дальше. Микулин снова простуженно шмыгнул носом… Нет, это не простуда, – коварные слезы решили забить ему глотку.

Все проходит, пройдет и это. Приехали ребята с заставы, привезли венок. Ни начальник заставы, ни его боевой зам Фарид приехать не смогли: на границе объявлена тревога, – они приедут позже, чтобы посидеть за столом и помянуть старого погранца.

– Вот и все, – проговорил Микулин с глубоким сырым вздохом, – вот и появилась на этой земле и наша могила, родная, дорогая для всех нас. – Он опустил голову, повторил негромко, словно бы хотел услышать слова, которые произносил: – Родная. А когда есть на земле такие могилы, то землю эту не сдают, ее защищают… Так будем защищать и мы. Это наша земля. Не китайская, не корейская, не агафоновская – наша! И нашей останется. Чего это ни будет нам стоить.

На могилу водрузили крест, сколоченный Семенычем, повесили портрет Анисимова в рамочке – молодого, времен службы на заставе, в сержантской хлопчатобумажной форме, при погонах с тремя лычками… Вот и все.

Прощай, доктор.

Ни жена Анисимова, ни дочь его в Никаноровку не приехали – видимо, поминали мужа и отца своего у себя дома, в далеком городе, в комфортных условиях…

Гильза с личной запиской

Пейзаж афганский почти всегда бывал уныл и однообразен, утопающие в дрожащем свете лета горы казались сшитыми из замши, они были шерстистыми на ощупь, мягкими, доброжелательными к человеку, но все было не так. Это старший сержант Боганцов проверил на себе, причем проверил не раз и не два, а – многократно.

Его группа уходила на «боевые» – локальную операцию, чтобы встретить караван верблюдов, идущий из Пакистана с оружием, и по возможности «приземлить» его, чтобы те, кто ждет оружие, не могли наделать бед, а охранникам вообще не дать шанса даже схватиться за автоматы.

Задача вроде бы простая, но одновременно и сложная. Впрочем, в решении таких задач сержант принимал участие еще дома, в Союзе, когда в составе мотоманевренной группы охранял границу… Было это в Узбекистане.

В батальоне было принято всякую группу, уходящую, чтобы перекрыть дорогу какой-нибудь банде, рвущейся в Кабул, считать на «войне», сослуживцы, остающиеся в части, такие же лейтенанты, сержанты и рядовые, уважительно говорили:

– Ушли на войну.

«На войну» – только так и больше никак. А воевать наши ребята, находившиеся в Афганистане, научились, – и патроны научились экономить, и время, и хлеб с солью из походного пайка, и жизни свои сохранять, и друзьям помогать, когда от того, как быстро ты придешь на выручку, зависело все, не только жизнь земляка, а даже то, будет цел какой-нибудь кишлак или нет…