Гимн шпане

Жан-Клод потащил ее танцевать, что было весьма кстати; танцует сирена, сирена, сирена, пропел Синдбад, — зрелище офигительное, я быстро отвернулся к окну и задержал дыхание, чтобы не заржать, но слышал, как Жиль, сидящий рядом, громко фыркает: ты глянь, у нее юбка задралась, аж задница сверкает. Синдбад нашел сирену и полюбил сирену. Так он напевал, кружа ее по комнате, и взорам всей компании открывалась ее задница, обтянутая бледно-розовыми трусиками; он махал руками, приглашая нас присоединиться, но я поднялся, притворившись, что чем-то подавился, а Жиль довольно громко сказал: таких клоунов еще поискать надо. Изображая сказочных героев, они вошли в раж, остальные смотрели, я от смеха даже прослезился, Жиль смылся в туалет, мне пришлось быстро выйти в кухню и выпить воды, но все равно идиотский смех никак не проходил, стоило чуть-чуть успокоиться, как я снова вспоминал его тюрбан и ее жопу — сирена и Синдбад, блин. Я вернулся в комнату и сел, никто уже не танцевал, все разговаривали чуть ли не шепотом. Беседа вертелась вокруг животрепещущей темы, похоже, все собравшиеся были преподавателями, потому что речь шла о переводах да временных работах; о, господи, подумал я, да эти люди, должно быть, всю жизнь только и делают, что фигней страдают. Прислушавшись, чтобы понять, о чем речь, я уловил, что теперь они обсуждали дома в кредит и стоимость отделочных работ, и вдруг кто-то крикнул: пожар, в туалете пожар! Жан-Клод завопил: без паники, слышите, без паники; половину придурков как ветром сдуло — они сразу ломанулись в сад, я побежал к туалету, Синдбад пытался открыть дверь небольшой отверткой, бесполезно, она лишь краску царапала, Марианна колотила в дверь: эй, не пугайте нас, отзовитесь… слава богу, когда Синдбад сказал, что придется выбивать, и уже отбежал, взяв разбег для броска, дверь приоткрылась и появился Жиль — пустяки, пустяки, просто газеты вдруг загорелись. Он проковылял в гостиную: не знаю, что со мной, должно быть, лекарства вступили в реакцию, что-то мне фигово. Я быстро заглянул в туалет. Ослепительная белизна, блеск никеля. В центре сияющей эмалированной раковины, под самым краном, красуется огромное выжженное пятно, а пониже дымится почерневшая краска. Господи, твердила Сильви, как же он умудрился? Как будто сложно сообразить. Этот олух решил докурить свой косячок, затянулся, сделал неловкое движение, и огонь перекинулся на кипу газет. Синдбад уложил пиромана на диване и дал ему стакан воды, тюрбан у него размотался, концы свисали на плечи, короче, было ясно, что веселью на сегодня пришел конец. Если хотите, я вызову врача. Он говорил сухо и напряженно, остальные начали постепенно возвращаться в гостиную, где еще явственно ощущался резкий запах гари.

После того как Жиль наконец смог выйти на улицу, бодяга длилась еще с добрых полчаса; он развалился посреди лужайки, а вокруг столпился наш морфлот, все старательно отводили глаза, но это было трудно, поскольку он продолжал бормотать: точно, это дело смешалось с барбитуратами, вот меня и скрутило, — они чувствовали себя как на сковородке, я был взбешен и в то же время не мог по-настоящему на него сердиться. Перед уходом Марианна в последний раз справилась о его самочувствии, и тогда под завязку он произнес чудовищный монолог, жуткую повесть о своем геморрое: когда я что-нибудь принимаю, у меня так чешется, хоть ложись и помирай, — воцарилось гробовое молчание, — вы не представляете, как я мучаюсь, просто взял бы да разодрал себе задницу, боль адская. Так, сказала Марианна, счастливо, до свидания.

— Похоже, я подложил тебе свинью…

Когда мы шли по мне, в саду ни одна тень не шелохнулась — вот уж поистине тихая обитель. Жилю не было смысла прямо сейчас ехать в Париж, и я предложил ему переночевать.

— Утром подвезешь меня к Орлеанским воротам.

Нам обоим не спалось, ему из-за того, что обкурился, а мне из-за мыслей о Мари-Пьер — сможем ли мы иметь детей; столовую освещала лишь маленькая лампочка с абажуром, под котором роились разные мошки. Нет, серьезно, что ты о них думаешь? — спросил Жиль.

Что я мог ему ответить? Да они полные ничтожества,- это было совершенно очевидно, правда, вполне симпатичные.

— Симпатичные ничтожества — это в точку.

Он начал распевать слегка гнусавым голосом: сире-ена, Си-индбад нашел сире-ену, — несмотря на испорченный вечер и мысли о больнице, я не мог удержаться от смеха, — ты только представь, какая нудная у них жизнь, если вот это они называют весельем! Тут я был с ним полностью согласен, такой вечерок хуже, чем похмелье или ломка; постепенно разговор перешел на дела, как все должно быть в идеале и что каждому из нас, собственно, нужно.

— Ну, тебе, понятно, деньги.

Я был удивлен.

— А тебе, что, нет?

Он немного помолчал; удивительно, но в обкуренном состоянии у него иногда бывали просветления.

— Да, конечно, только для меня это не главное.

Просто мы с ним разного ждали от жизни: у него была цель бросить пить и колоться. Навсегда.