Гимн шпане

Но не успела Сильви открыть рот, как распахнулись двери в конце коридора и я увидел Мари-Пьер, ее везли на каталке, вместо обычной одежды на ней был какой-то зеленый балахон… у меня гора с плеч свалилась, — она жива! — я уже настолько смирился со страшной мыслью, что как-то не сразу поверил. Каталку оставили как раз напротив нас, так что я мог с ней поговорить: ничего, моя девочка, прошептал я, нужно надеяться на лучшее. У нее по щекам катились крупные слезы: все кончено, ребеночка не будет… тут Сильви стала плакать и громко сморкаться, это длилось до прихода санитаров, которые повезли Мари-Пьер в хирургию, но она успела тихонько попросить меня дать Сильви денег на такси. Я поблагодарил Сильви и протянул деньги; что вы, это слишком много, пролепетала она, я возразил: ничего, на всякий пожарный случай. Санитары повезли Мари-Пьер, Сильви крепко обняла меня — мужайтесь, я с вами — и быстро ушла, даже не оглянувшись; тут запищал мой мобильный; вам на седьмой, сказал санитар, но ехать надо на другом лифте. Это снова был Жиль: ну вот, она рядом, даю ей трубку, и я услышал голос нашей красотки-шлюхи. Мой мозг работал с быстротой лучшей машины «Формулы-1», и я сразу бросился с места в карьер, отметая ее доводы один за другим; прежде чем она перешла к сути, я объявил, что увеличить ее долю невозможно, тогда для остальных дело теряет смысл, а выдать нас полиции было бы неразумно, посудите сами, взамен вы ничего не получите, кроме разве неприятностей. И добавил: весьма серьезных.

Снова начались неполадки со связью: чтобы мы могли друг друга расслышать, пришлось высунуться наружу; держа трубку на вытянутой руке и ухватившись за бетонный выступ, я заорал: впрочем, учитывая, что вас наверняка вызовут на допрос, я готов пойти на уступки, но только если вы проведете в участке много времени. Сколько? Я чувствовал, что она сдается. Двадцать тысяч. Мы договаривались на тридцать, я добавлю еще двадцать, если ее промурыжат слишком долго. Больше пятнадцати часов в участке — и пятьдесят тысяч ваши. Она поломалась для виду, мол, дам ответ завтра, но я настаивал : или вы соглашаетесь на эти условия, или вообще выходите из дела! Хотя для нас это был определенный риск. Она сказала: вы правы, с меня взятки гладки, если спросят, я знать ничего не знаю. Потом трубку взял Жиль, пришлось вкратце пересказать ему наш разговор; к концу дня я думаю вернуться к себе, приезжай, и мы обсудим все детали. Я отключился, остальное было делом техники.

Мари-Пьер поместили в отдельную палату, когда я вошел, врач как раз рассказывал ей о ближайших перспективах: обычно в таких случаях шли на операцию, вскрывали трубу, чтобы удалить зародыш, но он считал, что лучше немного подождать, разумеется, находясь под строгим медицинским контролем, — пусть организм поборется, плод может сам выйти из трубы… плод, труба, когда у вас были последние месячные, — он говорил об этом так запросто, будто речь шла о замене свечей в автомобиле. Разумеется, если вы настаиваете, мы сделаем операцию, но это чревато образованием спаек. Потом он спросил, хотим ли мы иметь детей в будущем. Я сказал «да», Мари-Пьер заплакала; не волнуйтесь, заверил нас врач, никакой опасности нет, этот случай не должен привести к фатальным последствиям. Он ушел, я сел напротив, толком не зная, что сказать: ты не переживай, ну пожалуйста, я уверен, врач знает, что говорит, через три месяца у нас снова все получится. Мало-помалу она успокоилась, я пересел на кровать и взял ее за руку, а где-то через час уже должен был идти, но пообещал, что завтра приду снова, прямо утречком; она попросила принести ей белье, туалетные принадлежности и какой-нибудь еды — до послезавтра все равно есть нельзя. Я заверил ее, что прилечу с первыми лучами солнца, и на всякий случай оставил ей две пятисотенные купюры.

Как мы и договорились, Жиль ждал меня в Шатильоне; он припарковался у въезда в аллею и врубил музыку на всю катушку, понятное дело, нимало не заботясь о спокойствии нашей маленькой общины, какая-то женщина разглядывала его в окно, а он напевал, закатив глаза, — не поспей я вовремя, через минуту-другую в полицию поступил бы телефонный звонок с жалобой.

— Ты охренел! — рявкнул я, подталкивая его в сторону дома. — Это тебе не Северный вокзал, здесь же меня все знают.

Да, конечно, этак скоро ты совсем обуржуазишься, проворчал он, а я поинтересовался: ты что, предпочел бы, чтобы я стал бомжом? Он плюхнулся в наше единственное кресло — мы еще не успели обставиться — и мне пришлось сесть на деревянный ящик.

— Я позволил себе маленькое удовольствие…

Теперь каждый вечер, перед тем как представить отчет за день, он непременно сообщал мне свежие новости о состоянии своего здоровья: тошнило его или нет, сколько он принял таблеток, ездил ли на прием к своему врачу в «Видаль» [39]. Сегодня, ожидая, пока девица вернется от парикмахера, он дал слабину.

— Не думай, это другое, просто без выпивки я дико страдаю, надо ж человеку как-то расслабляться.

Он купил у уличных торговцев порцию за четыреста франков.