Гиперион

²⁰² Однажды проходил я мимо церкви.
Открыты двери: я вступил вовнутрь.
В ней ни души, и тишина такая,
²⁰⁵ Что шаг мой гулким эхом отдавался.
От алтаря, перед которым стал я,
Глядела на меня Святая Дева
С любовью и скорбя. И я пред ней
Склонился молча, преклонил колена
²¹⁰ И плакал, и сквозь слез ей улыбаясь,
Глядел на лик ее, и долго так,
Не в силах оторвать мой взгляд, когда
По улице вдруг экипаж промчался
И грохот этот испугал меня.
²¹⁵ И тихо я пошел опять к дверям,
И в щёлку выглянул, и ждал, пока
Не опустеет улица совсем;
Скользнув за дверь проворно, побежал я
К себе домой и затворился там.

Этот эпизод так и остался единичным, нигде более не повторенным. Упоминаемая здесь Святая Дева, в оригинале Панагия, ясно указывает на византийскую церковь. По-видимому, уничтожая в романе такие элементы, Гёльдерлин хотел подчеркнуть общечеловеческий характер творимого им мира, и не случайно он поминает «арабского купца, посеявшего свой коран». В работе «О религии», относящейся к 1799 г., дошедшей до нас фрагментарно и без заголовка, он пишет: «...и именно это и не что другое должен он иметь в виду, говоря о божестве, если он говорит по велению сердца, а не по долгу службы или в силу рутинной привычки. Ни из себя самого, ни из предметов, его окружающих, как таковых человек не может узнать, что мир — не просто заведенная машина, что в нем есть дух, есть бог, — он узнаёт это только в живых, поднимающихся над первой потребностью (Notdurft) отношениях, в которых он состоит со всем, что его окружает.

И в силу этого каждый должен бы иметь своего собственного бога, коль скоро каждый имеет свою собственную сферу, в которой он действует и которую он познает, и коль скоро несколько человек имеют общую сферу, в которой они по-человечески, то есть поднявшись над первой потребностью, действуют и страдают, лишь в той степени они имеют общее божество; и если существует некая сфера, в которой все одновременно живут и чувствуют себя связанными не только отношениями первой потребности, — тогда, и только тогда, они имеют общее божество» (цит. по: Hölderlin F. Sämtliche Werke und Briefe. 4. Aufl. München, 1984. Bd. I. S. 861).

В этой же связке листов (Stuttgart I, 39) на странице 11 написан набросок стихотворения «Gestalt und Geist» («Облик и Дух»), которое начинается словами: «Alles ist innig» («Всё внутри, всё в нас самих»).

В этой же связке содержится теоретический фрагмент, называемый «Смена тонов», продолжающий мысли фрагмента «О различии родов поэзии». Троичное деление: идеальное, наивное, героическое, в сочетании которых Гёльдерлин рассматривает лирическую, эпическую и трагическую поэзию, исследователи[405] попытались приложить к трем главным фигурам нашего романа. Гиперион — идеальное начало, Диотима — наивное, естественное, Алабанда — героическое[406]. Тогда надо сделать следующий шаг и примерить к роману серию вопросов из «Смены тонов»:

«Не разрешается ли идеальная катастрофа — таким образом, что естественный начальный тон переходит в свою противоположность, — в героическом?

Не разрешается ли естественная катастрофа — таким образом, что героический начальный тон переходит в свою противоположность, — в идеальном?

Не разрешается ли героическая катастрофа — таким образом, что идеальный начальный тон переходит в свою противоположность, — в естественном?» (SWuB. Bcl. I. Б. 896).

Разрешение диссонансов в некоем человеческом характере, заявленное в предисловии к первому тому, обернулось во втором неразрешимой трагической коллизией. Сама жизнь продиктовала автору ситуацию, из которой лучший выход — вернуться туда, откуда ты пришел.