Гипнос

Мы поели не торопясь и молча. После еды на щеках Ронды появился прозрачный, но заметный румянец. Она предложила мне остаться на ночь. Очень просто, спокойно, без подтекста. «Ты можешь сделать это хотя бы для того, чтобы не повторять ошибку прошлой ночи. Конечно, твою подругу это не вернёт, и я не посягаю на облегчение твоей скорби, но вдруг тебе будет спокойнее, если сегодня ты не оставишь меня одну?» Она была красноречива и отстранена. Ронда принимала разные облики прямо у меня на глазах. Я оделся и вышел на улицу в поисках фотоателье, где мне могли бы распечатать договор, присланный мистером Бисселом. Это заняло время, но я был настойчив. Довести дело до конца — каким бы незначительным оно не казалось — порой гораздо важнее, чем сам результат. На улицах было тихо. Изредка ползали грязные ленивые такси, звенели трубочные колокольчики при входах в магазины, скоблила лопата дворника. Только фон привычной жизни. Именно он звучал бы в наушниках при погружении в Джуджион, если бы мне надо было попасть в это место.

Я сфотографировал подписанный договор, отправил мистеру Бисселу и вернулся к Ронде. Она уже спала.

Глава 10. Теория террора

Мне снилась дорога посреди пустыни, темно-оранжевый вечер. И по сторонам от дороги несколько одинаковых зданий, напоминающих комплекс экзотического отеля. Я знал, что приехал в то место на поезде, но железной дороги поблизости не было. Комплекс был заброшен, пуст, но мне нужно было найти в нем что-то. В одном из зданий была незапертая комната — там было прохладно и пахло весенним цветом. За раздвижной балконной дверью стояла Элис — в белом платье — лёгком, длинном, то ли полупрозрачном, то ли нет, и занавеси такие же. Ветер медленно волновал их, и платье Элис, и свет становился темно-розовым, ближе к фиолетовому, со все ещё оранжевым отливом, мягкий, потому что солнце садилось не со стороны балкона, не сзади Элис, а с обратной стороны здания и его лучи отражались от воздуха. Я долго-долго смотрел на неё, не понимая, что я во сне, не помня о ее адресованном сыну письме, отрешившись вообще ото всего, что я помнил и рассказываю.

Утром я ушёл раньше, чем проснулась Ронда. Проснулась — это не совсем верное слово, если учитывать все то, что выяснил о ней Луи. Я отправился в бюро незамедлительно, чтобы снова встретиться с ним. Первым меня приветствовал Дин Лиллард — дерганой виноватой улыбкой и неуверенным кивком. Он сообщил о моем появлении на организационном уровне по рации. За мной тут же пришли. Мужчину в тугом сером костюме, чёрном галстуке и очках-хамелеонах сопровождали двое охранников. Он подал мне руку и сказал: «Меня зовут Джон Фелкентон. Я действую от лица мистера Биссела. Прошу пройти вместе со мной». Меня уже не первый раз вели с конвоем, но именно тогда я в первый раз испугался этого. Может быть, это было предчувствие, а, может быть, на мое эмоциональное состояние влияли события ушедшего дня. Прошлое не искоренить. Можно отрицать его, оправдывать, можно забыть детали. Но изменениями, которые оно внедряет в человеческую сущность, невозможно манкировать. Мы прошли зал насквозь, провожаемые скрытными взглядами сотрудников. Я не понимал, знали ли они, почему меня ведут с надзором, или их подстрекало профессиональное любопытство. Динамическая карта Джуджиона полыхала и жила у нас над головами — как животрепещущее знамя необъятных объемов предстоящего труда. Мы прошли через охраняемую дверь, скрытую за металлическими ширмами и спустились по лестнице.

⁃ Это — уровень «N», — сказал Джон Фелкентон, — здесь проводятся генетические, анатомические и биологические исследования. Мистер Биссел сообщил, что Вы подписали договор, мистер Эдельвайзер. Поэтому мы привели Вас сюда.

В помещении, в которое мы пришли, были низкие необлицованные потолки и мутный дрожащий свет — от тусклых голых настольных ламп и парафиновых свечей, стоящих везде, где было свободное место. Их блики выцеживали из мрака хромированный каркас стоматологического кресла, окружённого медицинской аппаратурой. На столах стояли микроскопы, лабораторные центрифуги, ротационные испарители, стерилизаторы и холодильники с прозрачными дверьми. Повсеместно громоздились кипы бумаг в картонных папках с перевязями. Во главе помещения, освещённый пыльными потолочными светильниками, стоял круглый стеллаж с большими колбами. В них, законсервированные в формалине, покоились человеческие мозги. Из-за одного из столов поднялся силуэт. Он подошёл ко мне со свечой в руке.