Гитлер и Габсбурги

Король, безусловно, знал своего сына, но немногие могли бы тогда представить себе, что скандал в королевском семействе, затянувший наследника престола, его любовницу и ее мужа-рогоносца, самым драматическим образом скажется на австрийских монархистах. В Вене доверие к ним было очень высоким. Правительство организовало целую серию зимних балов во дворце Хофбург, в которых заметное участие принимали и члены семьи Габсбургов. Триумфальный успех эрцгерцога Евгения затмил даже появление президента республики. Принцесса Илеана Румынская, жена эрцгерцога Габсбурга, блистала в тиаре из бриллиантов и сапфиров, принадлежавшей когда-то российской императрице[550]. Многие пары, беззаботно кружась под мелодии венских вальсов, ожидали, что хозяином следующего венского зимнего бального сезона станет император Отто Габсбург.

В самой середине беспокойного десятилетия Эрнст, принц-холостяк из рода Гогенбергов, ушел в тихую гавань жизни без политики. Об этом написали все газеты Европы. Под заголовком «Принц Эрнст фон Гогенберг, сын покойного эрцгерцога Франца-Фердинанда, и его невеста-англичанка мисс Мэйзи Вуд» газета Illustrated London News сообщила читателям о помолвке австрийского принца с девушкой, отец которой был британским дипломатом, служившим в Вене, а мать – венгерской графиней[551].

Эрнсту было тридцать два года. Как раз в этом возрасте его мать вышла замуж. Как и Макс, он отрастил усы «под Франца-Фердинанда». Своей несколько тяжеловатой фигурой он напоминал их отца в молодости. Будущая жена Эрнста, лучезарная двадцатичетырехлетняя Мария-Тереза Вуд, была названа в честь самой знаменитой императрицы из династии Габсбургов. Правда, вместо этого величественного имени жизнерадостную, земную графиню почти все называли Мэйзи. Она бегло говорила на родном языке своей матери-аристократки, венгерском, прекрасно, без акцента, на английском, языке своего отца-дипломата, но с немецким была едва знакома. Страдая серьезным нарушением слуха, девушка научилась мастерски читать по губам[552].

Свадьба должна была состояться недалеко от дворца Бельведер, в красивой церкви Карлскирхе на площади Карлсплац. Много лет тому назад именно этот очаровательный вид украшал первую открытку, посланную Адольфом Гитлером из Вены. Свадебный день стал для семьи Гогенбергов драгоценным воспоминанием; потом долгие годы войны и заточения надолго разлучили их. И, как на все в Австрии в 1936 г., на эту свадьбу смотрели через политические очки.

Карлскирхе издавна была связана с Габсбургами. Гостями на свадьбе были члены древних аристократических родов Австро-Венгрии, дипломаты, политические деятели со всей страны. Многие увидели в этом жест общественной поддержки Гогенбергов за их верность Габсбургам и работу по реставрации монархии[553].

Свадьба получилась радостная, но политическая обстановка портилась на глазах. Канцлер Шушниг отослал Макса обратно в Италию. Муссолини все время твердил, что будет на стороне Австрии, но трудная военная кампания в Восточной Африке вынудила сменить приоритеты[554]. Теперь его манили национализм, колониализм, расизм. Заголовок в New York Times гласил: «Эфиопия обречена… Италия берет на себя бремя белых в последней самоуправляемой африканской стране»[555].

После вторжения в Эфиопию Муссолини писал об отце Макса, что Франц-Фердинанд не учитывал мощь «расового самосознания», а его заветной мечтой был сплав из рас. Кроме того, Муссолини переосмыслил свои отношения с Австрией и Германией. Призыв Гитлера к «вечному господству белой расы во всем мире» вдруг привлек его[556][557]. На частной встрече в Риме Муссолини объявил о внезапной перемене сердечной склонности любимице Гитлера Лени Рифеншталь: «Передайте своему фюреру, что я очень верю в него и его предназначение». Ее смутили эти слова – ведь публично он всегда говорил, что поддерживает Австрию, – и она спросила: «А не будет ли у вас проблем с Гитлером из-за Австрии?» Он сердито ответил: «Можете сказать фюреру – что бы ни случилось с Австрией, я не буду вмешиваться в ее внутренние дела»[558]. Вернувшись в Берлин, Рифеншталь передала Гитлеру этот разговор.