Гитлер: мировоззрение революционера

В своих ранних выступлениях Гитлер часто призывал: «Нам нужен диктатор, который являлся бы гением, если мы хотим снова подняться»[1689].

Эта формулировка с упоминанием «диктатуры гения»[1690] является выражением почитания Гитлером героев и связана с определенными традициями культа гениальности в Германии в XIX в. 4 мая 1923 г. Гитлер, который, как уже упоминалось, в то время еще не рассматривал себя будущим фюрером, заявил: «Что может спасти Германию, так это диктатура национальной воли и национальной решимости. Возникает вопрос: есть ли подходящая личность? Наша задача не в том, чтобы искать этого человека. Он либо дарован небесами, либо не дарован. Наша задача — создать меч, который был бы нужен этому человеку, если бы он был. Наша задача — дать диктатору, когда он придет, народ, который созрел для него!»[1691] «Мы хотим стать носителями, — заявил Гитлер 5 сентября 1923 г., — носителями диктатуры национального разума, национальной энергии, национальной жесткости и решимости»[1692].

Хотя Гитлер довольно часто использовал понятие диктатуры в своих ранних выступлениях[1693], после освобождения из заключения в Ландсберге он стал использовал его крайне редко. Вероятно, это связано, во-первых, с тем, что теперь он придерживался концепции «легальной революции» и формально был вынужден объявить себя сторонником Веймарской конституции, а во-вторых, с изменением его самопонимания: если раньше, когда он еще не видел себя самого будущим фюрером Германии, он требовал диктатуру для кого-то другого, то это было гораздо менее самонадеянным по сравнению с тем, если бы он сейчас пропагандировал бы свою личную диктатуру, что он должен был бы делать после изменения своей самооценки.

Как заявил Гитлер 16 августа 1932 г., критикуя планы и намерения Папена, «диктатура» могла быть легитимной только как «носитель народной воли»: «Ибо и диктатура возможна, только если она является носителем народной воли или имеет наилучшие перспективы в короткие сроки и в обозримом будущем быть признанной в качестве такого носителя народной воли. Но я не знаю во всей мировой истории такой диктатуры, которая смогла в конечном счете воплотиться в новую и признанную форму государственного правления, которая не выросла бы из народного движения»[1694]. Диктатура в форме только лишь господства тирании не сулила бы, на взгляд Гитлера, никаких перспектив стабильности.

После захвата власти Гитлер часто протестовал против обвинения в том, что он диктатор. В данном случае речь идет все же, видимо, о самооправдании, поскольку с понятием диктатуры обычно связываются негативные ассоциации. Но в то же время следует учитывать, что Гитлер вряд ли считал себя диктатором в общепринятом смысле слова, несмотря на то что самое позднее в августе 1934 г. он соединил в своих руках такие широкие полномочия, какими может обладать только диктатор.

Гитлер неоднократно отвергал выдвигавшееся в зарубежных странах обвинения в том, что он является диктатором, и ссылался при этом на высокое доверие немецкого народа по отношению к его правлению — якобы выраженное в ходе общенародного референдума[1695]. Как указывает Видеман, Гитлер оценивал настроения народа действительно «в преобладающей степени по результатам выборов. Он не отдавал себе отчета или не желал уяснить себе, что результаты голосования отражали не столько реальное мнение народа, сколько ловкие действия его гауляйтеров, которые отвечали за это голосование и, следовательно, за количество голосов, поданных „за“»[1696]. Дневники Йозефа Геббельса также показывают, что нацистское руководство вполне серьезно относилось к результатам «общенародного референдума» как к «барометру настроений». Результаты голосования, состоявшегося 19 августа 1934 г., которое Гитлер распорядился провести после смерти Гинденбурга и объединения в своих руках постов рейхсканцлера и рейхспрезидента, Геббельс прокомментировал с разочарованием. Несмотря на то, что во время голосования при явке в 95,7 % было отдано 89,9 % голосов «за», его результат, очевидно, не оправдал возлагавшихся на него амбициозных надежд нацистского руководства. По крайней мере, результат в Берлине был истолкован Геббельсом как провал: «Выборы окончены. <…> Зарубежная пресса [оценивает] и так и эдак. Серьезные [издания] хорошо. Но все же наша неудача остается главной темой. Результат в Берлине очень плохой. Частично это даже наша собственная вина. В середине дня встреча с фюрером. Много присутствующих. Обсуждались причины неудачи. Каждый ищет их там, где они не касаются его. <…> Побольше выступать и ходить к народу. Больше твердости в борьбе с врагами государства»[1697].