Ведь логические выводы имеют свойство в конечном итоге специфицировать то, что уже содержится в посылках. Если вывод включает компоненту долженствования, то логически ее можно убедительно обосновать лишь с помощью предложений, которые также содержат компоненту долженствования. Иначе говоря, оценочные суждения можно обосновать только другими оценочными суждениями. Подобным же образом это правило действует и для описательных высказываний. Следствие этого железного правила состоит в том, что оценочные суждения всегда прилагаются к фактам извне, что они характеризуют позицию того, кто их формулирует, но не предмет сам по себе. Противоречащие фактам высказывания, например «концентрационные лагеря — выдумка советской пропаганды», являются ложными и поэтому ненаучными. Отличающиеся друг от друга, даже противоположные нормативные высказывания, напротив, не только мыслимы, но и повсеместно распространены. Например, политика Меркель в отношении беженцев может описываться двумя учеными во всех деталях одинаково и одинаково анализироваться во всех ее последствиях, но с совершенно различных ценностных позиций, а именно с точки зрения так называемой культуры «добро пожаловать» и с точки зрения четко упорядоченного трансграничного сообщения. Проверить, опровергнуть или признать правдивыми можно было бы лишь описание и анализ этой политики в отношении беженцев, но не ее оценку как хорошей или плохой.
Что оценочные суждения действуют в самых разных местах историографического исследования, является азбучной истиной. Разумеется, постановка вопросов для исторических исследований определяется ценностями, как и вообще решение заниматься эмпирической исторической наукой или решение о соответствующем использовании результатов исследований. И, конечно, историческая наука, подобно другим наукам, занимается ценностными позициями, нормативными системами управления и идеологиями как социальными фактами, то есть как предметами исследования: оценка таких политиков, как Бисмарк или Наполеон, положительная или отрицательная оценка действий правительств и партийных программ или распространенные во многих обществах, становящиеся в определенные эпохи вирулентными, предрассудки в отношении этнических и религиозных групп, бесспорно, являются важными объектами эмпирической исторической науки.
Ценности имеют, следовательно, значение и в исторической науке, будь то в контексте так называемых открытий и так называемого использования или в качестве предмета ее анализа. Но в дебатах о свободе от оценочных суждений речь идет вовсе не об этом, а о том, что историческая наука — как и любая другая эмпирическая наука — по принципиальным причинам не в состоянии выдавать оценочные суждения,
Не является контраргументом, что отдельный исследователь едва ли может добиться желанной свободы от оценочных суждений, поскольку сам он при выборе своих предметов, оценке значения результатов своих исследований и при их интерпретации находится в плену предубеждений. В еще большей степени это касается исторической науки и общественных наук, поскольку исследователь часто оказывается каким-то образом под воздействием того, что он исследует, например немец — национал-социализма, русский — сталинизма, француз — коллаборационизма и войны в Алжире. Представителям естественных наук предположительно легче. Но разве не касается зависимость от предмета исследования вообще всех разновидностей гуманитарных наук, причем за ними не отрицается возможность формулировать системы высказываний без искажения ценностей? И даже если историк может добиться желаемой нормативной непорочности в лучшем случае асимптотически, это не может опровергнуть систематический аргумент, что оценочные суждения когнитивно ничего не добавляют нашим эмпирическим высказываниям, а в тенденции могут их даже исказить. В качестве методического принципа и кодекса поведения научной деятельности стремление к свободе от оценочных суждений сохраняет смысл, поскольку альтернативным следствием было бы возникновение постулата науки, которая не ищет общепонятных, проверяемых истин, а руководствуется политическими или иными целеполаганиями.