Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

«Стала видна весьма огорчительная разница в настроениях у французов и британцев, – писал Джейкоб Бим. – Например, французские офицеры мало беспокоились о своих людях, настроения у них были совершенно пораженческие… Для британцев же были куда более характерны дисциплина и стойкость». К 14 июня армия Германии вошла в Париж, а 22 июня французская делегация подписала перемирие в том же вагоне в Компьене, в котором подписывали когда-то перемирие 1918 г. Пораженческие настроение были столь сильны и исключений было так мало, что вернувшийся из недавно оккупированного Парижа Ширер записал в своем дневнике: «Франция не сражалась. Если и сражалась, то этого почти не видно». Хотя Гитлер решил устроить церемонию подписания в Компьене, а не Мюнстере, как ожидал Лохнер, журналист Associated Press был прав в том, что этот жест демонстрировал стремление Германии переиграть тяжелые моменты своей истории.

Другие жившие в Германии американцы могли лично видеть, что на фоне военных побед, происходивших одна за другой, никакие планы на будущее не могли казаться слишком грандиозными. Пьер Хасс был одним из берлинских корреспондентов, приглашенных в парижский Дом инвалидов, где Гитлер посетил усыпальницу Наполеона вскоре после того, как Франция сдалась.

Журналисты смотрели на нацистского лидера, погруженного в свои мысли. «Он сложил руки и пробормотал что-то, что мы не расслышали; губы его двигались, словно он говорил сам с собой, пару раз он качал головой», – вспоминал Хасс.

Гитлер наконец пришел в себя и наклонился вперед через балюстраду, чтобы взглянуть сверху на гробницу Наполеона.

– Наполеон, mein lieber, они страшно ошиблись, – сказал он внезапно довольно громко. Хасс признавался потом, что ему «стало страшновато так стоять напротив живого завоевателя и над мертвым императором». Журналист представить себе не мог, что имел в виду Гитлер.

Гитлер показал вниз, повторил, что это была «большая ошибка» и объяснил всем, стоявшим вокруг:

– Они поместили его в яму. Люди смотрят на гроб внизу под ними… А на Наполеона им следует смотреть снизу вверх, чувствуя себя маленькими рядом с огромным монументом или саркофагом у себя над головой.

Затем, проявляя хорошее понимание человеческой психологии, которое так помогало ему организовывать свои встречи с народом, производя сокрушительное впечатление, он добавил:

– Вы не произведете впечатления на людей, если вы идете по улице, а они стоят на крыше. Они должны смотреть вверх: будьте на возвышении, в центре внимания и выше уровня их глаз.

Если у слушателей и оставались сомнения, о ком же Гитлер на самом деле говорит, то он эти сомнения быстро развеял:

– Я никогда не совершу подобной ошибки, – объявил он. – Я знаю, как удержать власть над людьми послей своей смерти. Моя жизнь не закончится после смерти. Она только начнется.

* * *

19 июля стоявший на трибуне Рейхстага Гитлер держался невероятно гордо – не только для своих последователей-нацистов, но и для дипломатов, и для иностранной прессы. «Это был гитлеровский триумф, пик его карьеры, полное наслаждение победами», – писал Харш, добавив, что происходящую сцену «никто из присутствующих не сможет забыть». Нацистский лидер раздавал своим генералам награды и повышения, а также театральным жестом взял в руки маленькую коробочку, которую поместил в углу председательского стола, где находился Геринг, председательствовавший в рейхстаге. Открыв её, он достал усыпанный алмазами Большой крест Железного креста, дабы наградить своего верного сторонника, которого делал теперь рейхсмаршалом – особое звание, ставящее его выше фельдмаршалов.

Далее Гитлер заговорил, и слова его предназначались тем, кто за Ла-Маншем. Он осуждал и называл «разжигателем войны» Уинстона Черчилля, сменившего Чемберлена на посту премьер-министра как раз в то время, когда немецкие войска вступали в Нидерланды. Но он также говорил, что мирные договоренности все еще возможны.

– Я считаю, что могу призывать к этому, поскольку прихожу не как побежденный проситель, ищущий милости, а как победитель, обращающийся к голосу разума, – говорил он. – Я не вижу необходимости продолжать эту войну.

Рейсхтаг взорвался аплодисментами. Харш стоял возле Александра Кирка, который, как заметил журналист, апатично смотрел на все это. В этот момент к американскому поверенному в делах подбежал чиновник Министерства иностранных дел Германии:

– О, мистер посол, разве это не замечательно – теперь у нас будет мир, – воскликнул он.

Кирк был не из тех, кто проваливается в такие ловушки дипломатии. Он демонстративно ничего не ответил, лишь прикрыл зевок рукой.

– Проголодался я что-то, – произнес он. – Где тут можно поесть?