Гитлерленд. Третий Рейх глазами обычных туристов

Харш вспоминал, что позже отношение к американским журналистам стало более враждебным, особенно в связи с победой Рузвельта над Уэнделлом Уилки на выборах в ноябре 1940 г. Хотя Уилки был либеральным республиканцем, впоследствии поддержавшим Рузвельта и боровшийся с изоляционистами, во время предвыборной гонки он не слишком ясно давало понять, какого направления он будет придерживаться, если его выберут. Его сестра Шарлотта была замужем за коммандером Полом Пилем, атташе морской авиации США в Берлине. Они оба часто бывали по воскресеньям насалонных встречах представителей Министерства иностранных дел и люфтваффе. «Много раз я слышал, как она говорила: если её брат выиграет выборы в 1940 г., то он не позволит США вступить в войну», – писал Харш.

Когда в начале 1941 г. Америка начала активнее помогать Великобритании, иностранным журналистам тоже стало сложнее жить. С ними явно начали иначе обращаться. Было организовано два клуба для прессы, как бы для удобства – с изобилием вина и закусок, – но основной целью клубов было распространение пропаганды и слежка за журналистами. Гестапо «все знало про каждого из нас», как писал Говард К. Смит. «У них были агенты в обоих клубах для прессы, мелкие подлецы, пытавшиеся изображать дружелюбие». Они также держали своих агентов в популярных местах для общения вроде отеля «Адлон» и «Die Taverne».

С учетом всего этого Смит и остальные ни капли не поверили официальным объяснениям того, почему в субботу 15 марта 1941 г. семь представителей гестапо появились у дверей Ричарда Хоттелета, коллеги Смита по берлинскому корреспондентскому пункту United Press. Хоттелета забрали в тюрьму и там сказали ему, что арестован он «по подозрению в шпионаже». Как лаконично выразился Смит, «был бы шпионом – гестапо бы знало».

Бим, которого к тому времени перевели обратно в Государственный департамент, полагал, что Хоттелета забрали в отместку за арест немецкого журналиста в Вашингтоне, по обвинению в шпионаже. Но Смит был убежден, что реальная причина одновременно и более личная, и более общая. Он указывал, что Хоттелет бешено ненавидит нацистов – последствия того, что он прожил в Берлине «слишком долго, чтобы это оставалось безопасным». Хоттелет уже «не мог скрывать своей ненависти и только бешено тряс головой, сталкиваясь с пустыми пропагандистскими сочинениями мелких бюрократов Министерства пропаганды в ресторанах клубов для прессы, – писал Смит. – Говоря выразительным языком самого Дика, он ненавидел их до самых печенок». Поскольку нацистам надо было кого-то арестовать, чтобы запугать остальных работавших в Берлине журналистов, Хоттелет оказался очевидной подходящей жертвой.

Хоттелета поместили в одиночную камеру с табуреткой, койкой и туалетом в углу. С шести тридцати утра до четырех тридцати дня ему не разрешалось ни сидеть, ни лежать на койке. Ему поначалу также не давали ничего читать, а очки отобрали, «чтобы не допустить самоубийства». Это означало, что он часами просто сидел на табуретке и читал то, что написали на стене другие заключенные. Судя по всему, эту камеру часто использовали для иностранцев. Кто-то написал по-английски «Дом, милый дом! Мама, где же ты?». Другая надпись гласила: «vive l’internationale». Были там надписи и на русском, но Хоттелет не мог их понять.

Есть ему давали в основном черствый черный хлеб, кофезаменитель и суп с бобами, лапшой или ячменем. Он понял, что тюрьма была весьма интернациональной: там сидели русские, поляки, чехи, японцы и итальянцы. Было и несколько католических священников.

Поначалу гестапо часто таскало его на допросы, иногда дважды в день. Он всячески отрицал, что был шпионом, допрашивающие же пытались его запугать.

– Ты не будешь чувствовать себя так уверенно, когда мы займемся тобой по-настоящему и будем всерьез задавать вопросы, – говорили они.

Или даже:

– Будешь здесь сидеть, пока не сознаешься. Никуда не денешься. Размякнешь, как масло. Времени у нас много.

Но с Хоттелетом обращались совершенно не так, как с другими заключенными. Гражданство США и профессия давали ему некоторую защиту. Представителю американского консульства разрешили посетить его, принести чистую одежду – хотя мыло, зубную щетку и пасту, которые он взял собой, передать заключенному не разрешили. 3 мая Хоттелета перевели в тюрьму Моабит в другой части города, где кормили чуть лучше. Когда разошлась новость, что он американец, местные привилегированные заключенные стали подкидывать ему немного картошки, что помогало справляться с голодом. Вскоре ему разрешили получать ежедневную газету, а также брать по две книги в неделю из тюремной библиотеки. Самой интересной из найденных им книг оказалась De Profundis Оскара Уайльда, вдумчивое сочинение, написанное им во время тюремного заключения в Англии.