Гюнтер Грасс

В переосмысленной легенде о Крысолове соединились, таким образом, давнее, многократно и страстно выраженное писателем неприятие всех форм политической и социальной демагогии, оболванивания, нетерпимости к «чужим», «другим» и мысль о неразрывности природы и человека, о необходимости спасти окружающую среду и тем способствовать выживанию человечества. «Я хочу обратить внимание, — говорил Грасс, — на новое пренебрежительное отношение к другим живым существам, к природе, к жизни. Если бы подобное пренебрежительное отношение не распространялось, то все эти безумцы, все эти поборники “звездных войн” не могли бы выдавать свое безумие за прогресс и похваляться им».

Не менее отчетливо проступает в романе и другая, открыто формулируемая писателем мысль: боязнь конца света, которую испытывали люди в Средние века, была страхом перед чем-то неизбежным, что шло извне. Сейчас же — и это всячески подчеркивается и в романе, и в публицистике Грасса — гибель, как и спасение, зависит от человека. «Перед чумой люди были совершенно безоружны, они ничего не могли поделать; это была неотвратимая болезнь. Мы же можем сделать многое, чтобы побороть все, что сами спровоцировали».

Уточняя свою позицию, Грасс говорил, что представляет себе судьбы мира «не так, как Иоанн. Никакая мрачная судьба не была окончательно предначертана нам. Опасность самоистребления, которая угрожает нам сейчас, — дело рук человека. Но это значит также, что и устранение этой опасности должно быть делом рук человека».

Писатель видел серьезнейшую угрозу в отходе от традиций Просвещения. Он сам подчеркивал, что в романе содержится «критика процессов, означающих отход от Просвещения». При этом, правда, возникает противоречие между защитой этой линии традиции и неприятием идеи научно-технического прогресса, составляющей одну из основ просвещенческой идеологии, которая исключает взгляд на историю как на постоянную абсурдную смену повторяющихся циклов, сам по себе не новый в мировой философской мысли.

В романе возникают и отзвуки идей о «греховности» науки, повинной в тупиковых ситуациях человечества, о самодовлеющей роли техники, вырвавшейся из-под человеческого контроля. «Порочный круг европейского Просвещения» виделся Грассу в «низведении концепции разума к чистой технике». Это сказано там же, где настойчиво утверждается вера в могущество разума и силу просвещенческих традиций. Сходные мысли звучали уже в «Головорожденных». Совершенно очевидно, что при всей заметной непоследовательности писатель отвергает прежде всего плоский, поверхностный, примитивный подход к понятию прогресса. Он не принимает «концепции прогресса, которая нацелена исключительно на экономический рост» и при которой игнорируется вопрос о нравственном и духовном состоянии человека и общества.

Свой роман он называл «катастрофической книгой в катастрофический период». Писатель признавался, что сознательно пытался уберечь читателя от ложных иллюзий и безосновательного оптимизма, хотел передать свое чувство страха. Это важная часть авторской программы воздействия. Чтобы были основания для надежды, считал он, нужны минимум два условия: объективный анализ ситуации и страх перед западней, в которую пытаются загнать человечество.

Грассовский рассказчик обращается ко всем: «Мне приснилось: нас больше нет». Итог своих размышлений он подводит в стихах:

Редко бывали мы столь едины.
Никто уже не ищет, кто, где, когда
Сделал ложный шаг.
И никто не спрашивает
О вине и виновных.
Ведь мы знаем, что виновен каждый из нас.
Довольные, как никогда, все мы
Бежим не в том направлении.

Крысы делают вывод, что людям «наскучила жизнь. По поводу будущего они острят, а Ничто стало для них тем, к чему стоит внимательно приглядеться. Каждое их действие пропахло бессмысленностью — запах, который для нас омерзителен».

Один из интервьюеров Грасса отмечал, что в романе не только человеко-крысы и крысо-человеки выглядят гротескно. И Крысиха, и рассказчик, который в своей космической капсуле рассматривает всё сверху, — это тоже гротескные фигуры. Конструкция книги, угол зрения, выбранный автором, подтверждают: он считает, что просвещение, если оно вообще возможно, может осуществляться только средствами иронии и сатиры. Грасс отвечал утвердительно: просвещение может быть действенным лишь в том случае, если не окажется скучным. «Оно было таким давно. Вспомните “Кандида” Вольтера. Это гротескно-фантастическая книга и тем не менее просветительская. Кандид тоже вырвался из катастрофы, из землетрясения в Лиссабоне».

Сказанное Грассом вполне соответствует его давней точке зрения, сформулированной еще до появления «Жестяного барабана»: «Передавать трагедию человека средствами комедии». Его образ мира «основан не на вере, а на понимании, скепсисе, сомнении», на отказе и от религиозных, и от политических утопий и догм.