«Гласность» и свобода

Для начала суд истребовал все документы, связанные с конфискацией, акты о передаче тех или иных вещей в различные музеи и учреждения. Потом были разосланы запросы о наличии в них наших вещей. Уже на этом этапе выяснились довольно неприятные вещи. Во-первых, бесследно исчезли все картины старых мастеров, описанные Викторией Марковой. Почему-то они не попали в Музей изобразительных искусств, хотя там были голландские натюрморты начала XVII века известных художников иногда более высокого качества, чем имелись в музее. Большой генуэзский вид порта с кораблями – семейная картина Фигнеров – был не только замечательно хорош, но и вообще не имел аналога в русских музеях.

Столь же неприятным был ответ из Гохрана, куда попали геммы и камеи, вероятно, из раскопок моего родственника Арсеньева, который немало находил в своем двадцатикилометровом поместье возле Нового Афона на Черноморском побережье. Из Гохрана сообщили, что полученные камни рассыпаны по разным отделам и их невозможно определить.

Особенно любопытным был ответ из Института востоковедения. Бывший ученый секретарь сообщал, что переданные ему японские картины на шелке находятся в сохранности, кроме одной (из коллекции Сергея Прокофьева), пропавшей, и редчайшего русского резного деревянного креста XV века в серебряной оправе с мощами десяти святых. Его он, «нуждаясь в деньгах» (так и написано), продал президенту академии наук Осипову (тот без зазрения совести скупал краденое государственное имущество).

И все же очень многое было найдено. В Третьяковской галерее, в музее Андрея Рублева, в Останкинском дворце, в музее Тропинина, в Музее истории Москвы, в музеях Херсона и Таганрога. Возвращение происходило по-разному: в Третьяковской галерее заместитель директора Лидия Иовлева, возвращая мне икону, на мое замечание, что это, вероятно, им приходится делать в первый раз, тут же ответила:

– Нет, что вы – мы возвращали картины Лидии Руслановой.

То есть единственный раз – из моря совершенно незаконных приобретений.

В музее Рублева его директор Попов отдал пять икон мне (точнее судебному исполнителю) неохотно, но безропотно, но его заместительница – кандидат философских наук, крупный в прошлом специалист по коммунистическому воспитанию молодежи, а теперь – ревностная христианка, стремящаяся с помощью Патриархии (отдав туда половину музея) стать его директором, обвинила его в разбазаривании фондов и напечатала пару статей – естественно, в «Советской России» и у Проханова в газете «Сегодня». Меня там косвенно задели, причем вполне клеветнически. Сам я отношусь к этому вполне равнодушно, но тут пожалел дирекцию музея и попросил адвоката написать заявление в суд об оскорблении чести и достоинства. Я пришел только на одно заседание – с меня и этого хватило. Какие-то хоругвеносцы толпой требовали передать все имеющиеся в мире иконы в православные церкви. Мои напоминания, что у императора Николая II была личная коллекция икон, что патриарх Тихон благословил коллекционеров, спасающих русские иконы от уничтожения, что в храме, где постоянно меняется температура и влажность, невозможно создать необходимые условия для хранения и реставрации, что и без того уцелело не более двух процентов древнейших русских икон и если их раздать по храмам, изъяв из музеев и частных коллекций, то погибнут последние – вероятно, лучшее, что создано русским народом за всю свою тысячелетнюю историю, – никак на них не действовали.

Поскольку клевета в мой адрес в статьях была очевидна (что-то было наврано относительно причин ареста и, кажется, рассказывалось, что я откуда-то вывозил иконы, чем я отродясь не занимался и это все было прослежено следствием), суд они все же проиграли.

Оставались еще украинские музеи.

В свое время, уговаривая меня сотрудничать (и во время следствия, и в тюрьме), чины из КГБ изредка говорили:

– Видите, как мы хорошо к вам относимся – коллекцию у вашей матери не забираем, хотя имеем право.

Но в восемьдесят первом году, то есть после моего освобождения, они устроили в Киеве новое судилище (поскольку пропустили все сроки) и несмотря на свидетельства киевских профессоров о том, что коллекция существовала до моего рождения, вынесли еще одно решение о ее конфискации и разделили по музеям, причем Киевский музей русского искусства играл в этом разделе центральную роль.

Решение московского суда теперь уже для Украины было недействительно. Мне тут же предложил свою помощь новый «демократический» председатель КГБ Украины, с которым меня познакомила Генрих Алтунян, но я, идя к нему на Владимирскую, подошвами почувствовал, что подо мной камеры, в которых умирал Гелий Снегирев, и предпочел помощь обычного адвоката.

Через год этот председатель демократического КГБ выставил свою кандидатуру на пост президента Украины и его секретарь тут же мне позвонил – не дам ли я интервью о том, какой он хороший человек. Но я сказал, что слишком плохо его знаю, да и действительно ничего о нем не знал, кроме того, что и в СССР он был генералом КГБ.