Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

«Люди, глубоко ненавидящие буржуазную культуру, с ужасом отшатываются от большевиков. Классовое насилие, общественная безнравственность, отсутствие иных ценностей, кроме материальных, иных богов, кроме бога пищеварения, все эти свойства образцового буржуазного строя с переменой ролей и с сильной утрировкой, составляют суть „нового“ общества. Большевистский „социализм“ лишь пародия на благоустроенное буржуазное государство».

А Маяковский продолжал читать в «Кафе поэтов» свои старые стихи. Литературовед Борис Михайлович Эйхенбаум написал о нём статью, опубликованную журналом «Книжный угол» (первый номер за 1918 год). В статье говорилось:

«Кажется, теперь уже никого не испугаешь и не ввергнешь в глубокий обморок, если скажешь просто: Владимир Маяковский – настоящий поэт…

Кому теперь придёт в голову читать стихи. Сытых мало, а на тощий желудок кто же, кроме бузумцев, вздумает развернуть книгу стихов. Итак, Маяковский имеет теперь право быть безумцем, потому что читать его будут только безумцы.

Вы скажете – не поэт?

Необычайное явление – Блок, тихий поэт «лиры», пишет громкую, кричащую и гудящую поэму «Двенадцать», в которой учился у Маяковского. Это трагично, это почти вызывает слезы. Говорят, что эта поэма хороша. Я не знаю – я вижу, что Блок распинает себя на кресте революции, и могу взирать на это только с ужасом благоговения».

«Лошадиные» стихи

Ярый черносотенец и антисемит Владимир Митрофанович Пуришкевич, которого 3 января 1918 года Петроградский революционный трибунал приговорил к четырём годам «общественных работ», и который отбывал этот срок в Петропавловской крепости, сидя в камере, тоже писал стихи. Он назвал их «Песни непокорённого духа». Было среди них и стихотворение, посвящённое Брестскому миру, который многие тогда называли позорным и говорили, что это конец России. В стихотворении Пуришкевича – оно названо «Троцкий мир (воскресший иудей)» – есть такие строки:

«Но нет, Русь не умрёт, наперекор стихиям,

Мне сердце чуткое об этом говорит.

И будет жить она и жала вырвет змиям,

И за позор её заплатит внукам жид.

И цепью длинною грядущих поколений,

Невиданной волны смирив жестокий шквал,

Во прах поверженный славянский дивный гений

Перенесёт девятый вал».

А футурист Маяковский молчал. Мечтая при этом «написать что-нибудь проникновенное про лошадь». В том же 1918 году в сборнике «Ржаное слово (революционная хрестоматия футуристов)» он напишет:

«… поэт Фет сорок шесть раз упомянул в своих стихах слово «конь» и ни разу не заметил, что вокруг него бегают и лошади.

Кони – изыскано, лошадь – буднично».

И чуть позднее Маяковский сочинит стих «Хорошее отношение к лошадям»:

«Били копыта.

Пели будто:

– Гриб,

Грабь,

Гроб,

Груб.

Ветром опита,

льдом обута,

улица скользила.

Лошадь на круп

грохнулась…»

Да, это стихотворение – про лошадь, поскользнувшуюся на улице Кузнецкий мост. Толпа смеялась над упавшей конягой, а поэт пожалел её. И закончил эту историю оптимистично – бедная коняга вставала на ноги:

«Пришла весёлая,

стала в стойло.

И всё ей казалось —

она жеребёнок,

и стоило жить,

и работать стоило».

Владимир Пуришкевич тоже завершал свой «Троцкий мир» с оптимизмом, высказывая надежду, что обязательно воскреснет…