Главная улица

Кэрол пошла на спектакль единственного профессионального театра, гастролировавшего весной в Гофер-Прери. Это был передвижной театр-шапито; он ставил бойкие новые пьесы. Трудолюбивые актеры несли двойную обязанность: играли на духовых инструментах и отбирали у входа билеты, а в антрактах распевали о лунных ночах и торговали «лучшим укрепляющим средством доктора Уинтергрина» – надежным лекарством от болезней сердца, легких, почек и желудка. Они ставили «Летнюю шляпу Нелл, драму в горах Озарка». Уизерби Бусби потрясал души своей звучной тирадой: «Плохо вы обошлись с моей девчуркой, мистер из большого города, но вы убедитесь, что в наших горах живут честные люди и меткие стрелки!»

Публика под заплатанным тентом восхищалась бородой и длинным ружьем мистера Бусби и, поднимая пыль, топала ногами по дощатому настилу при виде его героизма; выла, когда комик, держа булочку на вилке, изображал, как леди из большого города смотрит в лорнет; заливалась слезами над судьбой Нелл – девчурки мистера Бусби, которая была также его законной женой Перл; а когда занавес опустился, почтительно выслушала лекцию мистера Бусби о средстве доктора Уинтергрина от ленточных глистов, сопровождавшуюся показом каких-то мертвенно-бледных предметов, скрученных жгутом в банках с пожелтелым спиртом.

Кэрол покачала головой: «Хуанита права – я дура. Священное драматическое искусство! Бернард Шоу! Единственный недостаток „Девчонки из Канкаки`“ в том, что это слишком высокая материя для Гофер-Прери!»

Она искала прибежища в бесконечных банальных фразах из книг: «природное благородство простых душ», «им нужно только дать возможность оценить высокое искусство», «неуклонный рост демократизма». Но эти оптимистические слова звучали не так громко, как смех зала в ответ на реплику комика: «Да, черт меня возьми, я малый хоть куда!» Она хотела бежать от спектакля, бежать от Драматической ассоциации, бежать из города. Выйдя из шатра и направляясь с Кенникотом по пыльной весенней улице домой, она присматривалась к беспорядочному деревянному поселку, и ей казалось, что она больше не может оставаться здесь ни одного дня.

Новые силы придал ей Майлс Бьернстам – он и то обстоятельство, что все места на «Девчонку из Канкаки» были распроданы.

Бьернстам «водил компанию» с Би. Каждый вечер он подолгу просиживал у них на ступеньках заднего крыльца. И как-то, увидев Кэрол, он проворчал:

– Надо думать, вы покажете этому городишке хороший спектакль! На вас – последняя надежда!

V

Настал знаменательный вечер – вечер спектакля. Обе уборные кишели актерами, запыхавшимися, нервными, бледными. Парикмахер Дэл Снэфлин, причастный к театральному искусству не меньше Эллы Стоубоди, ибо участвовал как-то раз в массовой сцене на одном представлении в Миннеаполисе, гримировал всех и выражал свое презрение к любителям, покрикивая на них: «Стойте смирно, ради Создателя! Как я могу подводить вам глаза, когда вы все время вертитесь?» Артистки осаждали его просьбами: «Послушайте, Дэл, подведите мне чуточку ноздри кармином. Рите вы его не пожалели, а с моим лицом прямо-таки ничего не сделали!»

Они насквозь прониклись театральным духом. Заглядывали в коробки с гримом, нюхали его, каждую минуту выбегали поглядеть сквозь щелку в занавесе и возвращались, чтобы еще раз осмотреть на себе парики и костюмы. Читали на выбеленных стенах уборных карандашные надписи: «Труппа Флоры Фландерс» и «дрянной театришко» – и чувствовали себя товарищами исчезнувших бродячих актеров, которые это писали.

Кэрол, очень хорошенькая в костюме горничной, торопила добровольных рабочих сцены с установкой декораций для первого акта, напоминала ведавшему освещением Кенникоту, чтобы он «ради бога, помнил, во время какой реплики включить во втором акте желтые лампочки», выскакивала попросить билетера, Дэйва Дайера, чтобы он раздобыл еще стульев, и втолковывала оробевшей Миртл Кэсс, чтобы она не забыла опрокинуть корзину для бумаг, когда Джон Гримм крикнет: «Рэдди, поди сюда!»

Оркестр Дэла Снэфлина, состоявший из рояля, скрипки и корнета, начал настраивать инструменты, и тех, кто находился за магической линией рампы, обуял парализующий страх. Кэрол дрожала у щелки занавеса. Там, в зале, было столько народу, и в глазах у всех было ожидание!

Во втором ряду она увидела Майлса Бьернстама. Он был один, без Би. Значит, он действительно хотел смотреть спектакль. Это было доброе предзнаменование. Как знать? Может быть, этому вечеру суждено было привести Гофер-Прери к постижению красоты!

Кэрол помчалась в женскую уборную, заставила Мод Дайер преодолеть страх и дурноту, вытолкнула ее к кулисам и дала знак поднять занавес.

Занавес нерешительно поднялся, дрожа и раскачиваясь, но на этот раз он, к счастью, не зацепился. И тут она увидела, что Кенникот забыл потушить свет в зрительном зале. Кто-то в первом ряду хихикнул. Она помчалась кругом на левую сторону, сама дернула рубильник, взглянула на Кенникота так свирепо, что у него ноги подкосились, и бросилась обратно.

Миссис Дайер выползла на полуосвещенную сцену. Спектакль начался.