Главная улица

Кенникот подарил Кэрол легкое охотничье ружье. Это был ее первый урок. Она училась сосредоточиваться, не визжать при выстреле и, прицеливаясь, пользоваться мушкой на конце ствола. Кэрол сияла: она готова была поверить Сэму, убеждавшему ее, что это она убила чирка, по которому оба они выстрелили одновременно.

Она сидела на берегу заросшего камышом озера и отдыхала, равнодушно разговаривая с миссис Кларк. Тихо опускались сумерки. Позади тянулось темное болото. Пахло свежей землей. Озеро было гранатовое и серебряное. Голоса мужчин звонко раздавались в прохладном воздухе.

– Бери левее! – протяжно крикнул Кенникот. Высоко над головами, вытянувшись в линию, быстро летели три утки.

Грянули выстрелы, и одна из птиц кувырком полетела вниз. Мужчины взялись за весла, и лодка, скользнув по блестящей, как вороненая сталь, поверхности озера, исчезла в камышах. Оживленные голоса и мерный плеск весел долетали до Кэрол из мглы. В небе огненная равнина полого спускалась к безмятежной гавани. Вот она растаяла. Озеро было теперь белое, как мрамор.

– Ну, старушка, теперь самая пора домой, а? – крикнул Кенникот. – Аппетит нагуляли изрядный!

– Я сяду вместе с Этель, – сказала Кэрол, когда они подошли к машине.

В первый раз она назвала миссис Кларк просто по имени, в первый раз Кэрол, остепенившаяся обитательница Главной улицы, охотно расположилась на заднем сиденье.

«Я голодна; хорошо так проголодаться!» – думала она в пути.

Она взглянула через тихие поля на запад. Ей мерещились непрерывные просторы до Скалистых гор, до Аляски; страна, которая достигнет беспримерного величия, когда другие государства одряхлеют. Но она знала, что до этого времени сотни поколений таких Кэрол будут стремиться вперед и погибать в трагедии, в которой нет ни мантий, ни торжественных песнопений, – в неизбежной будничной трагедии борьбы с косностью.

– Пойдем завтра вместе в кино. Идет такая увлекательная картина! – предложила Этель Кларк.

– Хорошо. Я хотела прочесть одну новую книгу, но… уж ладно, пойдем! – ответила Кэрол.

VIII

– Несносные люди! – со вздохом говорила Кэрол Кенникоту. – У меня появилась мысль о ежегодном общем празднике, чтобы весь город забыл на один день свои дрязги и чтобы люди вышли на улицу, веселились, развлекались, устраивали пикники, танцы. Но Берт Тайби – и зачем только вы избрали его в мэры! – взял и перехватил мою идею. Он тоже хочет устраивать общий праздник, но непременно с выступлением какого-нибудь политикана. А мне как раз вот этой ходульности и хотелось избежать. Он спросил мнения Вайды, и она, конечно, согласилась с ним.

Кенникот отнесся к ней со вниманием, заводя часы и поднимаясь по лестнице.

– Д-да, тебе, конечно, неприятно, что Берт влез в это дело, – сочувственно сказал он. – И много ты собираешься хлопотать с этим праздником? Не надоело тебе волноваться, суетиться, что-то все время придумывать?

– Надоело? Да я еще только начинаю. Взгляни! – Она подвела его к двери детской и указала на растрепанную русую головку дочки. – Видишь ты вот это на подушке? Ты знаешь, что это такое? Это бомба, которой предстоит взорвать обывательское самодовольство! Если бы вы, консерваторы, были мудры, вы не арестовывали бы анархистов; вам следовало бы арестовать всех этих детей, спящих в своих колыбельках. Подумай, чего только этот ребенок не увидит, чего только не натворит, прежде чем умрет в двухтысячном году! Он может увидеть экономическое объединение всего мира, может увидеть воздушные корабли, отправляющиеся на Марс.

– М-м-да, перемены, наверно, будут, – зевнул Кенникот.

Она присела на край его кровати, а он в это время рылся в комоде в поисках воротничка, которому полагалось быть там, но которого постоянно не оказывалось на месте.

– Я не отступлюсь никогда! И я счастлива. Но случай с праздником только показывает всю глубину моего поражения.

– Проклятый воротничок, куда его черти унесли! – пробормотал Кенникот и добавил громче: – Да, по-видимому, ты… Я не расслышал; что ты сказала, дорогая?

Она взбила ему подушки, заправила простыню и при этом думала вслух:

– Но в одном я одержала победу: какие бы неудачи ни выпали на мою долю, я никогда не насмехалась над собственными идеалами, не притворялась, будто не стала выше их. Я по-прежнему считаю, что Главная улица недостаточно красива! Я по-прежнему не признаю, что Гофер-Прери значительнее и великодушнее Европы! Я не признаю, что такого занятия, как мытье посуды, довольно, чтобы удовлетворить всех женщин! Я, может быть, плохо боролась, но я сохранила мою веру.

– Ясное дело, – сказал Кенникот. – Ну, спокойной ночи! Сдается мне, что завтра будет снег. Пора, пожалуй, вставлять зимние рамы. Скажи, ты не заметила, куда служанка положила отвертку?