Главная улица

Кэрол рассказала старикам кое-что о новой вдохновлявшей ее идее. Перри были так растроганы тем, что среди молодежи нашелся кто-то, относившийся к ним серьезно, и в благодарность они объяснили ей, какие принципы должны быть положены в основу возрождения Гофер-Прери, чтобы жизнь в нем снова стала веселой и приятной.

Вот какова была вся их философия в наш век самолетов и профессиональных союзов:

«Баптистская церковь – а также, хотя и в меньшей степени, методистская, конгрегационная и пресвитерианская – дает нам совершенные, Богом установленные образцы музыкального и ораторского искусства, филантропии и этики.

Не нужны нам все эти новомодные науки и эта ужасная „критика священных текстов“, которая губит нашу молодежь в колледжах. Вернуться к истинному Слову Божию и к здоровой вере в ад, о котором нам проповедовали в старину, – вот и все, что нам надо.

Республиканская партия, великая старая партия Блейна и Мак-Кинли, – орудие Бога и баптистской церкви в мирских делах.

Всех социалистов надо повесить.

Гарольд Белл Райт – чудесный писатель, он в своих романах проповедует такую возвышенную мораль. И говорят, он нажил на них около миллиона.

Те, чей доход больше десяти тысяч или меньше восьмисот долларов в год, – дурные люди.

Европейцы не хуже их.

Не беда выпить в жаркий день стакан пива, но всякий, кто прикасается к вину, отправляется прямо в ад.

Девы теперь не так девственны, как были раньше.

Мороженое никому не нужно; пирог достаточно хорош для всех.

Фермеры спрашивают за свою пшеницу слишком много.

Владельцы элеватора требуют слишком многого за то жалованье, которое они платят.

На свете больше не было бы горя и недовольства, если бы все работали так же упорно, как Чэмп, когда он корчевал лес для своей первой фермы».

IV

Горячее преклонение Кэрол перед героями остыло до вежливого поддакивания, а поддакивание – до желания удрать, и она ушла домой с головной болью. На следующий день она увидела на улице Майлса Бьернстама.

– Только что из Монтаны. Дивное лето! Накачал полные легкие воздухом Скалистых гор. А теперь начну снова злить заправил Гофер-Прери.

Она улыбнулась ему; старички Перри и пионеры стали блекнуть, тускнеть и забылись, как старинные дагерротипы, хранимые в почерневшем ореховом комоде.

Глава тринадцатая

I

Однажды в ноябрьский вечер, когда Кенникот уехал, Кэрри собралась скорее из вежливости, чем по искреннему желанию, проведать Перри, но не застала их дома.

Как ребенок, которому не с кем играть, бродила она по темному коридору. Под дверью одной из контор она заметила свет и постучала. Когда дверь отворилась, она пробормотала:

– Не знаете ли вы случайно, где старики Перри?

Тут она увидела, что перед ней Гай Поллок.

– Мне очень жаль, миссис Кенникот, но я не знаю. Может быть, вы зайдете и подождете их?

– Но… – начала она, подумав о том, что в Гофер-Прери считается неприличным, когда женщина навещает мужчину, и что, конечно, она не зайдет. И, входя, договорила: – Я не знала, что ваша контора здесь.

– Да, контора, городской особняк и замок в Пикардии совсем недалеко от замка герцога Сандерлендского. Но замка и особняка вы не увидите. Они там, за той дверью. Мой замок – это койка, умывальник, мой выходной костюм и синий креповый галстук, который вы однажды похвалили.

– Вы помните, как я его похвалила?

– Конечно, всегда буду помнить! Пожалуйста, садитесь.

В тусклой конторе она огляделась и увидела высокую печь, кожаные корешки юридических справочников на полках, высокий конторский стул с кипой газет, которые так долго служили сиденьем, что совершенно истерлись и посерели. Только две вещи здесь говорили о Гае Поллоке. На зеленом сукне стола между судебными бланками и забрызганной чернильницей стояла ваза из перегородчатой эмали. А на вращающейся этажерке были книги, необычные для Гофер-Прери: мошеровское издание поэтов, немецкие романы в черных и красных переплетах, Чарльз Лэм в тисненом левантине.

Гай не садился. Он мерил шагами контору, как борзая, почуявшая след. Борзая в очках, торчавших на тонком носу, и с шелковистыми каштановыми усиками на верхней губе. На нем была спортивная вязаная куртка, потертая на локтях. Кэрол отметила, что он не извинился за свой костюм, как сделал бы Кенникот.

– Я не знал, что вы так близки с Перри, – начал он разговор. – Чэмп – настоящая соль земли, но я не могу себе представить, чтобы он мог говорить с вами о символистском балете или придумать усовершенствование к двигателю Дизеля.

– О нет! Он славный человек, но место ему в Национальном музее вместе с мечом генерала Гранта, и я… О, я, кажется, ищу евангелие, чтобы обратить Гофер-Прери!

– Серьезно? Во что же вы хотите его обратить?

– Да во что угодно, лишь бы это было что-нибудь определенное! Серьезность, или легкомыслие, или и то и другое. Мне все равно. Пусть это будет лаборатория или карнавал. Лишь бы что-нибудь здоровое. Скажите мне, мистер Поллок, чем болен Гофер-Прери?

– А разве он болен? Может быть, больны вы или я? Мне хотелось бы удостоиться чести болеть той же болезнью, что и вы.

– Пожалуйста! Но я думаю, болен город.