Главный рубильник (сборник)

Было что-то такое в Динаке, что не позволяло с ходу запечатать ему рот. Впрочем, и в Будалле, Шаке, Кафше – тоже присутствовало нечто похожее. Два месяца вглядывался в них Трап, а все не мог понять, что. Грязь? Грязь была всюду – в виде масла и пыли, нечистот и обрывков упаковки. Сама жизнь в жилых эконом-отсеках Порта была грязью. Но даже грязь казалась на партнерах Трапа особенной, словно падали они в нее, не споткнувшись на ровном месте, а сбрасывались с высоты по собственной воле. Фыркали грязью, с трудом поднимались на ноги и, пошатываясь и издавая зловоние, смыкали плечи. Убогость? А хоть бы и убогость. Стойкая убогость пополам с гордостью. Убогим можно было простить хамство и ту же гордость, цена которой была грош. К чему наказывать тех, кому жизнь и так уже отписала по полной программе? Исключая, конечно, Кафшу. Убогость начиналась со взгляда, а у Кафши глаза горели. Так ведь и в глазах того же Динака никакой убогости не наблюдалось. И у Шаки, и у Будаллы. Скорее мудрость, а сверх того – наглость. Ну как ударить того, кто кажется тебе мудрым? Все равно, что ударить ребенка или женщину, мудрых по природе своей. Так что же останавливало Трапа – убогость, мудрость, наглость? Все понемногу? Но вот наглость… Усилие все-таки потребовалось, чтобы сдержаться. Кулаки пришлось глубже засунуть в карманы, да так, что комбинезон затрещал.

– Меня в команду не папочка устраивал, – сквозь зубы процедил Трап. – И мамочка стрелки на брюках мне не наглаживает. По своим счетам я плачу сам. И если я слился в отстой, то сделал это по собственному желанию. И на ринг меня никто не тащит. Считай, что мне так нравится. Принимай это как каприз.

– Ты еще и капризничаешь, дорогой? – причмокнул с сочувствием Динак. – Впрочем, в пыль все. Все пыль и есть. Ты веселый. Злишься, а я вижу, что ты веселый. Только ты веселье свое на других-то не тяни. С надрывом твое веселье. Не трогай переговорник, через него Будалла песни поет. Как умеет, так и поет. Кто-то зубами скрипит, кто-то воет, а кто-то поет. Тебе легче бы стало, если бы он выл? Да и скафандр его ты зря протыкал, он ведь нужен ему за бортом, очень нужен. Без скафандра на точке нельзя, да ты сам знаешь, что я тебе тут отливаю. Будалла похож на добряка, но не в углу. Не прижимай его в угол, дорогой. Знаешь, он как… слон. Пока ты на него тявкаешь, терпит, а вот если укусишь, то раздавит. Легко. Понимаешь меня?

Комбинезон все-таки не выдержал. Просыпавшаяся из лопнувших карманов мелочь разлетелась по ребристому полу, зазвенела в вентиляционных полостях. Уже давно никто не говорил с Трапом в таком тоне. Разве только Армик с восточного терминала не упускал случая вымолвить какую-нибудь гадость, но с ним рядом всегда имелось не менее десятка прихлебателей-телохранителей. Если Трап чувствовал угрозу или издевку, бил сразу. Только поэтому и оказался в отстое. Из пилотской школы был отчислен через год после поступления за драку, с курсов операторов магнитных буксиров – через полгода за драку, с курсов механиков портовых устройств – еще через четыре месяца за драку. Уже здесь, на верхних стапелях внешнего терминала, куда он пришел только потому, что после трех отчислений оказался без начального пенсиона студиоза, Трап потерял место на транспортном конвейере и тоже за драку. И за последний год в скребках поменял уже четыре команды. Да, все эти его мытарства могли прекратиться мановением руки. Достаточно было явиться с повинной головой к папочке или к мамочке, которые все еще считались не последними людьми в мире, оставшемся в доброй тысяче лиг под ногами всякого, кто вынужден был топать по переходам Порта. Родители помогли бы и деньгами, и приструнили бы всякого, кто без разбирательства выкидывал на улицу рыжеволосого, вскипающего от любых насмешек парня. Но жило бы тогда в груди у Трапа дивное ощущение свободы, когда между ним и смертью, жизнью, удачей и бедой имелся только он сам? Был бы тогда Трап тем самым отчаянным бойцом, к которому в последний год плотно прилипло прозвище – Резкий? Или вмешательство все же имело место? Наверное… А наблюдение? Скорее всего. Иначе портовые службы безопасности давно бы уже изолировали рыжего психа в одной из каморок охранки. Или отмутузили бы до полусмерти. Или пристрелили бы и сбросили вместе с кремниевым выскребом в дезинтегратор. Были основания, были, хотя ни одну из тех памятных драк он не начинал сам. Они же сами липли к нему, сами! Может быть, именно таким способом отец хотел вернуть сына домой? Тогда почему его родителей не беспокоило участие Трапа в запрещенных боях? Побеждать ему пока приходилось не часто, большой приз, который позволил бы вырваться из скребков, обламывался в одном шаге, зато раза три он сам был на волосок от гибели. Да и вся его нынешняя трюмная слава лепилась опять же к его отчаянной смелости и быстроте, к поразительной выносливости, но никак не к удаче. Хотя, чего она могла стоить сама по себе, эта быстрота? Неужели и в самом деле он слился в скребки навсегда?