Главный университет. Повесть о Михаиле Васильеве-Южине

В редкую свободную минуту он с охотой садился за шахматный столик. Васильев-Южин оказался достойным партнером.

За игрой Владимир Ильич держался непринужденно, иногда напевал негромко какую-либо мелодию. Ходов обратно, даже явно ошибочных, не брал, но и противнику не делал поблажек.

— Этак, батенька, вы и в политике будете брать ходы обратно. Как же тогда на вас положиться прикажете? Нет уж, любезнейший, сделал ход, так умей за него и ответить.

Васильеву иногда казалось, что Владимир Ильич не просто играет в шахматы, что он в каждой партии ищет каких-то аналогий, что мысли его где-то далеко за пределами доски, они шире и глубже, чем просто обдумывание очередного хода. Иногда, когда ему приходилось атаковать Васильева, он, словно между прочим, замечал:

— Нет, батенька, уж не за свое дело вы, пожалуйста, не беритесь. Изводить губернаторов — этому вы научились. А вот защищать короля — не взыщите. Монархист из вас получился бы прескверный…

Как правило, Ленин сражался до тех пор, пока исход не становился очевидным.

Как-то во время партии Михаил забросил словечко насчет возвращения домой.

— В Россию бы мне, Владимир Ильич. Не по мне эта заграничная обстановка.

— А вы думаете — по мне? А я не хотел бы сейчас вдохнуть свой родной симбирский воздух? Волга, ширина, размах — сказочно.

Он говорил увлеченно, глядя куда-то вдаль, словно видел уже и Волгу, и Венец, и крутые симбирские берега…

— Россия… Нельзя вам пока туда, дорогой Михаил Иванович. Еще след ваш после бакинского пожара не поостыл. Уж поверьте мне, старому конспиратору…

Васильев и сам знал, что надо подождать. Да всякий раз, когда вспоминал о родине, становилось невмоготу.

Больше всего ему почему-то хотелось в Москву. Ему казалось, что именно там, в белокаменной, что-то назревает грозное и неотвратимое…

— Эх, Михаил Иванович, нам бы сейчас не просто домой, а на жаркое дело вернуться… — говорил Владимир Ильич. — А мы вот тут на эти очаровательные берега любуемся…

Женева в июне действительно очаровательна. Природа одарила ее всем — и жаркими солнечными лучами, и горным ветерком, и этим уютным озером. Южин умел ценить красоту и все-таки не мог избежать сравнений с другими местами. И всегда, как ни крути, получалось не в пользу Женевы… Озеро? Ну разве сравнишь его с Каспием. Горы? Красивы, ничего не скажешь. Но тот, кто видел, как серебрятся под солнцем, словно два гигантских алмаза, вершины Эльбруса, тот поймет состояние уроженца предгорий Кавказа.

И все-таки Васильев понимал необходимость пребывания здесь. Лекции в эмигрантских клубах, общение с Лениным и его боевыми товарищами были ему очень дороги, наполняли его сознанием своего места в борьбе партии, в большой и трудной революционной работе. С докладом о бакинских событиях он дважды выезжал в Берн и Париж по заданию Владимира Ильича.

Чаще других встречался Васильев с Галеркой. Привлекало в Ольминском его увлечение Щедриным. Он не просто читал этого великого писателя, не просто увлекался им. Михаил Степанович как-то научно подходил к каждой фразе сатирика, вел словарь его наиболее метких выражений и слов.

— Знаю, — говорил Галерка, — не время теперь для такой работы, а не могу бросить.

— Представьте себе, Михаил Степанович, я это прекрасно понимаю. Потому что сам не просто люблю Лермонтова, а обращаюсь к нему за советом и помощью в самые, кажется, неожиданные моменты своей жизни. И представьте, помогает.

Странное дело: именно Щедрин помог Михаилу Ивановичу понять этого человека. Сколько раз, читая гневные, едкие статьи Галерки, Васильев удивлялся: в жизни тот был мягким и добрым человеком. Как-то он высказал эту мысль Михаилу Степановичу…

— Не беру ли я свою злость взаймы? А вы знаете, что Щедрин был очень добродушным человеком? И вообще, сатирики — это самые добрые люди на земле. Это не парадокс. Никто еще не писал сатиру ради зла: ее всегда творят во имя добра.

Васильев любил эти тихие вечера, проведенные в небольшой комнатке Ольминского. Галерка почти всегда что-то писал для «Пролетария», и тогда Васильев подсаживался к этажерке и читал допоздна, порою не проронив ни слова.

По совету Ленина Васильев не оставлял публицистику. Он написал статью о революционных событиях в России для «Пролетария». Ольминский прочитал, кое-что скорректировал.

— Да, внушительная картина получается… Бурлит, вот-вот закипит Россия.

Михаил Иванович не мог предположить, что его статья в «Пролетарии» будет издана отдельной листовкой Бакинским комитетом РСДРП.

Эту новость привезла Мария Андреевна.

Васильев мог ожидать кого угодно, только не ее. Он был по-настоящему счастлив. Свидание с любимой — большая радость, а нежданное свидание — вдвойне. Мария рассказывала ему о бакинских делах, о том, что ее прислал сюда комитет с различной корреспонденцией и отчетами о работе типографии.

— Жандармы ни на минуту не перестают искать тебя. Дважды приходили с обыском. А пристав Исламбек — помнишь его? — меня ежедневно провожал и встречал: не попадешься ли ты со мной.