Главы для «Сромань-сам!»

Палец остался торчать, не втягиваясь, но теперь уже указывал на соседний кулак в его по-прежнему расслабленной вальяжности:

— Там принято решение перекрыть вентиль вашей персональной трубы.

— Как перекрыть! — вскричал Герасим Никодимыч, как видно слишком громко.

Чернокожая тусовка безмолвных фигур замерла, поверхности лиц развернулись в сторону стола переговоров.

За герметично захлопнутой дверью ближайшей будки две светлокожие ладони распятернённо притиснулись к стеклу, изнутри, по обе стороны лица повёрнутого в общем направлении. Оно не прижималось даже носом, лишь поменяло цвет с фиолетового на выжидательно лиловый в мертвенном свете флуоресцентной лампы с потолка.

— Как перекрыть? — пресёкшимся шёпотом вскричал он снова. — За что?

— Им виднее, — с деланным безразличием отвечал О. Чертогов, — могу предположить лишь, слишком много бочек изволите катать не на кого нада, а те помолились куда следует.

Исчезнувшая было машинка вновь возникла на лоснящейся поверхности стола из ниоткуда и принялась кратко покатываться, туда-сюда, между стоящим кулаком и лежащим пальцем, но без малейших к ней прикосновений.

— Но как же? Ведь Майа Будду ещё не родила…

— Самоцитирование? Бесполезно. Найдутся акушеры и без вас.

— И мне уже так мало буковок осталось… — побелевшие в растерянности губы пытались отыскать хотя б малейший довод. Бесполезно.

— Да бросьте! Алфавит не аргумент, к тому же знаете вы его до Х, не дальше, не удосужились как надо зазубрить.

— Ч! Ш! — отчаянно, но всё также шёпотом воскликнул он, оторопев от несвойственной ему храбрости и изумляясь столь высокой планке нежданно достигнутых глубин.

Олег сдержал зевок:

— На знаках всё равно скапутитесь, этих порогов ещё никто не проходил.

Прозвучавшая истина безжалостно накрыла Герасима Никодимыча своей неоспоримостью:

— А… вентиль перекрыть… скажите… это больно?

— Спросите у Жерара Дюпардье.

— Может у Алена Делона? — попытался поправить Герасим Никодимыч.

— Да хоть у Джека Кеворкяна, — раздражённо отозвался Олег ЧертОгов (или ЧЁртогов? черт их разберёт) и с приятно хрустким щёлком подмигнул тем, что выглядело его правым глазом…

Со стола уютно заурчал мотор кабриолета. Приглушенно роскошный, прощальный звук… Или это Порш?

Герасим Никодимыч различал всего лишь три марки: волгу, запик, жигули.

Не поднимая глаз к опустевшему краю напротив, он скользнул рукой во внутренний карман подкладки на груди пальто, достать свой анти-ковидный намордник, который за все волны пан-лохотрона ни разу не сменял.

Посерело крапчатой пылью въевшейся в когда-то нежную голубизну, маска не скрывала факт пользования ею уж который год, отягчая обстоятельство ещё и заскорузлостью в определённых местах, но вместе с тем, порою, приносила облегчающее ощущение нивелирующей одинаковости и сопряжённости с общей массой…

Хотя в последнее время на него начинали оглядываться…

И в этом зачреватилось очередное отставание от изменчивых требований текущего момента общественной жизни…

Какой дальнейший эксперимент над глобализованным человечеством вынашивается в лабораториях Билла, якобы Гейтса?

Потерянной походкой он сделал шаг между собой и урной на полу и уронил в неё комочек ткани. А затем, всё ускоряясь, начал выгружать туда же испорченные бланки из кармана.

Они противились, пытались уцепиться за прикарманное сукно, но он безжалостно продолжал — вон! все вон пошли! — до окончательной, непоправимой пустоты мешочка под клапаном…

Африканцы смотрели молча карими глазами. Ни одного голубого?

А сколько бы, потенциально, могло бы от них Пушкиных родиться, впоследствии, если бы приехали в эпоху Петра Первого, а не нынче, когда всё так гадательно…

Не оглядываясь на переполнившие урну (не избирательную) листки бумаги (не пергамента), потерянно шаткой походкой Акакия Акакиевича в роли этого… ну как его (он удручённо прищёлкивал пальцами в надежде вот-вот вспомнить имя грёбаного Васильева, который же ещё Спартака танцевал в заглавной роли), брёл Герасим Никодимыч к выходу сквозь строй Афро-Африканских взглядов, загадочно необъяснимых, как и Славянская душа, и приговаривал сам себе голосом лишённым всякой живости:

— Thou talkst of nothing! …talkst of nothing!

* * *

Пазлик #24: Стечение Предопределения

Финский залив раскинулся сетью мелких волн навстречу. Два дня уже с тихой гостеприимностью стелится Балтика перед их пароходом из Бреста.

Давненько не бывал тут Поль Лефрог. Тогда он ходил ещё младшим помощником на этой вот самой посудине. В двадцать каком-то, нет?

Да, начало двадцатых, точно. У него хорошая память.

Ещё где-то полдня ходу… И те вон островки в заливе, потом большой будет, с фортом, оставить по левому борту, а там прямиком в гавань.

Названия конечно все выветрились, но акватория вспоминается, постепенно, хоть миновало двадцать лет, даже и больше.

То был его последний рейс в Санкт-Петербург, уже переименованный в Петроград.

Последняя партия беженцев от террора большевистской революции. Говорят, сам Ленин подписал разрешение вывезти тех эмигрантов.