Глаз бури

– Так большие же в трубу и не пролезут, – не понял вопроса Туманов. – Иные лет до одиннадцати могут, а я, видишь, крупный был… Самое выгодное дело получалось, если от конторы в порту нанимали. Пароходные котлы чистить. Там платили сразу и, считай, по-честному. Но это мне редко удавалось, потому что за других ребят мамки приказчика просили, подарки ему совали… За меня некому было… И вот… Я больше в городе трубы чистил. Ну, и рос, конечно, помаленьку. И как-то раз – застрял намертво…

– Как застрял? – ахнула Софи.

– Ну, так… Ни туда, и ни сюда. Испугался, помню, страшно. В порту, там все срочно, так, ежели чего, ведро масла наготове держали. Выльют в трубу, мальчишечка скользким станет, и вылезет наружу-то. Хотя и там ходила среди ребятишек страшная история, как одного мальчишку вытащить не смогли, корабль спешил, так заживо и сожгли… Правда уж, нет, – не знаю… Ну вот. А за нами никто и не следил почти… И я, считай, дите совсем, как представил себе, что вот, тут меня все и позабудут, а я в этой трубе так и помру, и косточки мои сгниют, и все такое… Завопил от страха, да ка-ак рванусь! Выскочил, конечно, но там то ли гвоздь какой вылез, то ли штырь, то ли проволоки кусок… Вот и располосовался… Кровищи, помню, было море, но мне уж не страшно, потому что – живой, вылез. Рубашку потом жалел…

– Ми-ишка, маленький, бедный… – Софи, склонившись, целовала почти незаметный рубец.

– Я – маленький? – удивился Туманов и тут же зажмурился от удовольствия. – Еще жалей, еще…

С той поры Софи и слушала рассказы Туманова, связанные с теми или иными отметинами, которые девушка находила на его теле. Михаил, видимо, совершенно не представлял себе, какое впечатление они (и рассказы, и отметины) на нее производят. Он, со своей стороны, старался рассказывать весело и в каждой истории находить что-то смешное. Полагал, что ему это удается, потому что Софи, прежде чем уткнуться лицом в очередной из его шрамов, бледно улыбалась в ответ. На самом же деле Софи была потрясена постепенно разворачивающейся перед нею историей жизни Михаила. То, что Туманов вышел из самых низов, она знала изначально. И что ж с того? Сама она по рождению принадлежала к высшему классу общества, но вовсе не росла под оранжерейным колпаком (об этом сперва позаботился Павел Петрович, а впоследствии – живость и авантюрность характера самой Софи). Скука, нужда и беспросветность жизни крестьян, приисковых и иных рабочих вовсе не были для нее пустой фразой. Правда, в отличие от Оли Камышевой и ее друзей, она видела в этой жизни и праздники, и счастье, и маленькие теплые радости… Но жизнь Туманова ни с какой стороны нельзя было назвать скучной. Он просто был не похож ни на кого.

… – О, это я уже совсем взрослым парнем был… Тебе понравится, потому что можно сказать, романтическая история… – весело начал Михаил, прижав теплую ладонь Софи к своему плечу. – Работал я тогда на рынке «поднатчиком» при одном цыгане и как-то раз вступился за молодую и пригожую «цапку»…

– «Поднатчиком»? «Цапку»? – растерянно переспросила Софи. – Погоди, объясни с начала, я ничего не понимаю.

– Хорошо, сначала. На Лиговке, у Обводного канала, рядом с Каменным мостом, на площади и нынче лошадьми торгуют. И тогда торговали. Я сперва там поднеси-подай ошивался, а после меня взял к себе один цыган-барышник. Он же и в лошадях разбираться научил. Лет-то мне было немного, а росту большого, и голос зычный. Задача «поднатчика» на первый взгляд самая простая – хвалить или охаивать лошадь, в зависимости от сделки. Но тоже – искусство. Когда подходил покупатель, я как бы прогуливался мимо, и вдруг замирал, словно ошеломился красотой и статями лошадки. Потом начинал указывать на всякие, в том числе несуществующие ее достоинства. Цыган платил мне с каждой удачной сделки, и я тут же бежал в трактир. Я тогда еще рос, и мне все время страшно хотелось жрать… Ну вот. А когда покупал сам барышник, я должен был незаметно ударить лошадь по ноге (несильно, чтоб не повредить), и потом завопить – «да она же хромает!», или незаметно плеснуть на бок вареного масла: «Да у твоей лошади парша!» Понятно? Там же, на той же площади торговали, да и сейчас наверняка торгуют сеном. Пригородные крестьяне привозили его возами. Воз огромный, сено свешивается со всех сторон. И вот уже на подъезде к площади к возу подбегают «цапки». «Цапки» – молодые девки или бабы, подбегали к возу со стороны, противоположной той, с которой шел возчик и вырывали клочья сена, набивая ими свои мешки. За день они набирали несколько мешков, а потом продавали их извозчикам-одиночкам. Мне «цапки» нравились. Все они были ловкие, разухабистые, молодые, за словом в карман не лезли. У многих были маленькие дети, которых они тянули без отцов. «Цапки», в свою очередь, привечали меня…

«Каким образом?» – хотела было спросить Софи, но не стала. Зачем, когда и так ясно?