Глаз бури

– Ну да. Это была душераздирающая история. Элен, белая как замороженная в леднике смерть, вызвала меня на свидание и сообщила, что из интересов детей просит меня пока у них не бывать. Разумеется, ее дражайший Головнин заставил ее сделать это, но об этом она не сказала ни слова. Как же, уронить Васечку… Она взяла все на себя. Само собой, я стала ее расспрашивать, она только рыдала и закатывала глаза, а я думала о том, где раздобыть нюхательной соли. Сам знаешь, я ношу с собой пистолет, но средства для выведения из дамского обморока… В конце концов, я пригрозила ей, что, если она немедленно не объяснит мне, в чем дело, я действительно разорву с ней все отношения и никогда в жизни не произнесу ее имени. А все воспоминания о совместно проведенных годах буду гнать из головы поганой метлой. Тут она, наконец, сломалась, рассказала про Васечку, уверяла меня в своей любви, потом едва не кинулась мне в ноги, умоляя простить… В общем, хорошая сцена для романа. Только не для моего. Я ее с трудом успокоила, и мы договорились так: письма будем передавать через доверенное лицо, а встречаться по предварительному уговору в кофейне Греффа. Там днем народу почти никого нет, и, если опустить вуаль…

– Но почему она не может прийти к тебе?

– К тебе, Михаил! К тебе! Не забывай, пожалуйста, что эту квартиру снимаешь ты! Я никогда не могла бы снять ее для себя. И ты спрашиваешь, почему Элен Головнина не могла бы прийти в квартиру Михаила Туманова, чтобы поболтать накоротке и выпить чаю с его нынешней содержанкой, с которой они когда-то вместе гуляли в Летнем саду?! Ты действительно этого не понимаешь?! – Софи уже кричала в голос. Зрачки ее расширились, совершенно скрыв радужку, а лицо покрылось красными пятнами. Туманов смотрел на нее молча и сосредоточенно. Его лицо не выражало никаких чувств. – Ты не замечал, что знающие меня с детства люди отворачиваются и делают вид, что не заметили меня, когда мы случайно сталкиваемся с ними в фойе театров? Если кто-то из моих старых поклонников и не прочь поболтать со мной, то дама, которую он сопровождает, дергает его за рукав и буквально оттаскивает прочь. Ты очень наблюдателен, Михаил, неужели ты скажешь, что этого не видел?! Я выросла на этой улице, меня здесь помнят даже старые собаки. И только они, да еще владельцы зеленной и мясной лавок и признали меня. За месяц, что мы здесь живем, никто из старых знакомых не нанес нам визит, никто даже не прислал карточку! Только гимназистки с моим романом приходили за автографом, да и они, я уверена, сделали это тайком от взрослых! Я не говорю о дворянских семействах, даже знакомые чиновничьи рожи (все они когда-то выпивали в кабинете моего демократически настроенного и общительного отца и качали меня на колене!) делают вид, что не заметили меня, встретив на улице… И не говори мне, что ты этого не знал! Не говори!!!

Догадавшись, что у Софи началась истерика, Туманов шагнул к ней и коротко, без замаха ударил по щеке. Девушка сразу замолчала. По опыту Туманов знал, что теперь она будет плакать, и приготовился утешать. Софи не заплакала, и лишь смотрела на него лихорадочно блестящими глазами.

– Я не знал, – тихо сказал Михаил. – Мог догадаться, просчитать, заметить, но… не хотел, наверное… Теперь… Хочешь, я их всех уничтожу? – глаза Туманова налились кровью, а лицо сделалось настолько страшным, что Софи отвернулась, не в силах смотреть. – Этого слюнтяя Головнина, всех, кто хоть раз посмел на тебя косо взглянуть… Ты только сейчас скажи: хочешь?!

– Угу! – усмехнулась Софи и приложила ладонь к горящей щеке. – То-то они меня сразу полюбят…

– А тебе надо, чтоб – любили?! – в голосе и на лице Туманова читалось несказанное удивление.

Софи горько рассмеялась.

Февраля 28 числа, год 1990 от Р. Х., Санкт-Петербург