Глаз бури

Тихо закрылась дверь. «Это крошка Оле Лукойе ушел, забрав с собой книжку сказок», – подумала Софи. Дождь по-осеннему шуршал за окном, но из раскрытой форточки пахло озоном, и чувствовалось, что буря снова подступила вплотную и миновать ее не удастся. Софи накинула китайский халат с кистями и босиком подошла к окну. Туманов, сгорбившись, шел по пустынной мостовой среди струй дождя. Свет фонаря поблескивал на мокрых стеклах. Каштан в палисаднике жадно пил дождь и готовился зажечь свои собственные свечи. Софи караулила миг, когда Михаил обернется и взглянет на освещенное окно. Она даже подняла руку, чтобы не упустить время и позвать его назад. Она представляла себе, какими мокрыми и холодными будут его волосы, губы, шея, чувствовала на своих губах солоноватый вкус его кожи…

Туманов не обернулся.

Густав Карлович сидел в отдельном кабинете ресторана «Палкин» (что располагался на Невском, д.47 и пользовался вполне определенной славой) и медленно цедил из кружки полезный для здоровья охлажденный абрикосовый квас. Официанту Зайцеву уже был сделан заказ на время, когда подойдет гость. Гость квас не употреблял.

Кусмауль ждал и, успокаивая себя, немного меланхолически (в этом состоянии он нравился сам себе, ибо казался себе истинно по-германски утонченным и философичным) рассуждал об иронии места и времени. Место было весьма респектабельным. Ресторан держал в собственном доме Константин Павлович Палкин, представитель уже четвертого поколения трактирщиков, начавших свою династию еще при матушке Екатерине – с ярославского крестьянина Анисима Степановича Палкина. Публика в ресторане попадалась известнейшая, несколько месяцев назад, кажется в январе, Кусмауль застал здесь композитора Петра Ильича Чайковского, дающего дружеский обед в связи с отъездом за границу. С обратной стороны этого же дома, со стороны Владимирского проспекта располагалась типография газеты «Гражданин», редактором которой одно время был Ф. М. Достоевский, а основателем – кто бы вы думали? – Владимир Петрович Мещерский, двоюродный дядя любезной Ксенички Благоевой, урожденной Мещерской. Да он и сам жил неподалеку. Если пройти от ресторана по Стремянной до Николаевской улицы (Густав Карлович не раз ходил этим путем), то в доме номер девять как раз и располагалась квартира князя Мещерского, этакого петербургского Петрония и многолетнего покровителя здешних «теток» и «тапеток».

С тринадцатого века его и Ксении предки владели мещерскими лесами. Род большой и разные ветви разошлись далеко, как в пространственном, так и в мыслительном смысле. Ксения и Владимир Петрович тому пример. Чтобы охарактеризовать Ксению, нынче в свете уж не тратили слов. Достаточно было известного жеста, исполняемого у виска сообщающего свое мнение. Выпускника знаменитого училища правоведения и последовательного консерватора, князя Владимира Петровича вслух ругали и «правые» и «левые». Причина была проста – он издавна находился в близкой дружбе со старшим сыном Александра П, а после его смерти – с наследником и императором Александром Ш. По его советам назначались и смещались министры, под его диктовку сочинялись указы, он запросто входил в царский кабинет. Слухи, естественно, распускались самые грязные, но Густав Карлович им не верил. В отличие от безвременно почившего «Никсы», нынешний государь-император ни в чем таком замечен не был, да и почему бы не предположить, что князь Владимир Петрович был просто умным и опытным вельможей, к мнению которого действительно стоило прислушаться? Во всяком случае, сам Кусмауль, давно и близко знавший князя Мещерского, считал именно так. Много лет князь жил как бы в формальном браке с Николаем Федоровичем Бурдуковым, которого сделал камер-юнкером, но буквально только что у него появился новый фаворит – Иван Федорович Манасевич-Мануйлов, приехавший из Сибири и по какому-то капризу судьбы приходившийся Владимиру Петровичу кузеном (плод давней незаконной связи князя Петра Ивановича Мещерского). Помимо вполне откровенных и приятных глазу Владимира Петровича склонностей, юноша подавал большие надежды стать в будущем порядочным авантюристом, и менее чем за год вошел в тесную связь с журналистскими кругами, модными драматургами и охранным отделением (последнее, естественно, касалось Густава Карловича в первую очередь).

На этом месте размышления Густава Карловича были прерваны появлением приглашенного гостя. Иосиф Нелетяга был, как всегда, небрит, взлохмачен и неопрятен. Кроме того, выглядел измочаленным более обычного. Зная наверное, что Иосиф не напивается допьяна и не предается иным излишествам, Кусмауль впился в него острым следовательским взглядом, но не сумел разглядеть ничего определенного. Официант Зайцев, специализирующийся в заведении на разнообразном обслуживании определенного рода клиентов и знающий назубок все их пристрастия, при виде Иосифа позволил себе удивленно приподнять бровь – пристрастие Густава Карловича к строгой гигиене, аккуратности и здоровому образу жизни было ему хорошо известно. Нелетяга в эту картину категорически не вписывался.