Я уже достал серебряную походную фляжку, и мы прихлебывали «Чивас» из пластмассового стаканчика для полоскания рта, спорили и рисовали наброски, пытаясь угадать, в какой секции корпуса «Утренней зари» находились пять ящиков, как раскололся фрегат и какую его часть швырнуло в заводь, а какая осталась за рифом.
Я сделал эскизы десятка возможных вариантов, набросал минимальный список снаряжения для экспедиции и расширял его, вспоминая то об одном, то о другом, да и Шерри иной раз давала толковые советы.
Я совсем забыл, что она, по всей видимости, первоклассная ныряльщица, но во время разговора все встало на свои места, и теперь, когда я понимал, что в этом путешествии она будет не просто пассажиром, моя к ней симпатия начала сплетаться с профессиональным уважением, а взволнованное настроение и чувство товарищества кульминировали в крещендо физического влечения.
Бледные гладкие щеки Шерри раскраснелись от возбуждения; мы плечом к плечу склонились над устланным бумагами ковром, она с улыбкой повернулась ко мне, чтобы что-то сказать, и дразнящие огоньки ее голубых глаз оказались в нескольких дюймах от моего лица. И тут вдруг все на свете золотые троны и легендарные бриллианты отошли на второй план, когда мы оба прочувствовали настроение момента и с бесстыдным рвением занялись друг другом, пожираемые сиюминутной лихорадкой, не вставая с пола, прямо на чертежах «Утренней зари» – что, наверное, стало счастливейшими мгновениями этого невезучего фрегата.
Когда я наконец перенес ее на кровать и наши тела слились воедино под стеганым одеялом, оказалось, что вся моя амурная акробатика, предшествовавшая встрече с этой женщиной, не имела никакого смысла: то, что я чувствовал, вырвалось за границы плотских утех в пределы духа – и если это была не любовь, то мне, наверное, не дано понять, что такое любовь.
Сиплый голос мой дрожал от изумления, когда я пытался объяснить все это Шерри, а она тихо лежала у меня на груди, выслушивая слова, которых я прежде не говорил ни одной женщине, а когда я умолк, стиснула меня в объятиях. Очевидно, то был приказ продолжать, и я снова заговорил, и не унимался, пока мы не уснули.
Если смотреть с воздуха, очертаниями Сент-Мэри напоминает странное существо из океанской пучины: сплюснутое деформированное тело с обрубками грудных, спинных и хвостовых плавников в самых произвольных местах и непропорционально огромная пасть.
Пасть – это Гранд-Харбор, а город уютно гнездится в области челюстного сустава, и железные крыши сверкают сигнальными зеркалами из-за темно-зеленого покрова густой растительности. Самолет сделал круг над островом, радуя пассажиров панорамным видом на белоснежные пляжи и воду – столь прозрачную, что все замысловатые подробности коралловых рифов проступали из глубин масштабным сюрреалистическим полотном.
Шерри прижалась носом к круглому оргстеклу иллюминатора и даже вскрикнула от восхищения, когда «Фоккер-френдшип», сбрасывая высоту, пролетел над ананасовыми плантациями, а работавшие на них женщины отвлеклись от трудов и задрали головы. После приземления самолет вырулил к крошечному зданию аэропорта, украшенному билбордом с надписью: «Остров Сент-Мэри – жемчужина Индийского океана», под которым нас ожидали еще две жемчужины.
Я заранее дал телеграмму Чабби, и они с Анджело явились нас встречать. Анджело подбежал к ограждению, обнял меня, выхватил сумку, и я представил ему Шерри, после чего поведение моего юного друга изменилось самым радикальным образом, потому что на острове существует мерило женской красоты, преобладающее над остальными: даже самая косоглазая и кривозубая девушка, обладающая «чистой» кожей, соберет вокруг себя орды ухажеров. Чистая – это не про прыщики, а про цвет, а кожа Шерри была одной из чистейших, что когда-либо видели на острове.
Пожимая ей руку, Анджело впал было в кататонический ступор, но быстро пришел в себя, вернул мне сумку и забрал ручную кладь у Шерри, после чего поплелся за ней верным псом, отставая на несколько шагов, не сводя с нее восхищенного взгляда и сверкая улыбкой всякий раз, когда она поглядывала в его сторону. Короче говоря, не успела Шерри ступить на остров, как тут же обзавелась преданным рабом.
Чабби выступил нам навстречу с большим достоинством, наморщив лицо в небывало хмурой гримасе, огромный и неподвластный времени, словно гранитный утес. Забрал мою ладонь в громадный мозолистый кулак и проворчал что-то насчет того, как он рад меня видеть.