Глаза Гейзенберга

После убийства прошло двое суток, но случившееся до сих пор не укладывалось в голове. Когда о его причастности упоминали в новостях, речь будто шла о ком-то другом – смысл слов ускользал и размывался, как капли дождя на стекле. Психологу казалось, что вся его жизнь теперь состоит из отголосков психоза Джо Мерфи и агрессивной реакции горожан.

Люди требовали смерти Мерфи, и беспощадность толпы угнетала так же, как и свирепость только что пронесшегося ненастья.

«Свирепая буря, – повторял Терлоу. – Буря свирепости».

Он взглянул на эвкалиптовые деревья слева, прикидывая, давно ли ждет. Незаведенные часы остановились. Рут опаздывала. Как всегда.

Буря и в самом деле была свирепой. Свинцовое небо заволокли тяжелые тучи. Росшие вокруг эвкалипты наполнились тревожным щебетом птиц, потом высоко в кронах завыл ветер, и полил дождь – крупные капли били в землю, разбрызгиваясь во все стороны.

Теперь заходящее далеко на западе солнце окрасило верхушки деревьев в оранжевый цвет. С листьев то и дело капала вода. Коричневые стволы деревьев утопали в стелящейся по земле дымке. У корней и в траве, росшей на открытых участках вдоль грязной дороги, стрекотали насекомые.

«Интересно, что букашки помнят о грозе?» – подумал Терлоу.

Он вполне понимал психологию толпы, жаждущей законной расправы, а вот отношение городских властей повергло его в шок. Они пытались не допустить профессионального освидетельствования Мерфи. И шериф, и окружной прокурор Джордж Парет, и все прочие официальные лица прекрасно знали, что Терлоу предупреждал о припадке безумия, который стоил Адель Мерфи жизни. Признай они сейчас этот факт, Джо объявили бы невменяемым и казнь не состоялась бы.

Парет уже приложил руку, позвонив начальнику Терлоу. О докторе Леруа Вейли, заведующем психиатрическим отделением окружной больницы Морено, по всему штату ходила слава психолога-марионетки – он неизменно давал заключения, угодные прокуратуре. Вейли, как и ожидалось, объявил Мерфи психически здоровым и «ответственным за совершенное деяние».

Терлоу бросил взгляд на свои бесполезные часы. Они остановились в 2:14, а время близилось к семи. Скоро должно стемнеть, почему Рут до сих пор нет? И почему они должны встречаться тайком, на старом месте их свиданий? Его коробило от такой секретности.

«Ведь я не стыжусь того, что нас увидят вместе!» – мысленно возмущался он.

Терлоу приехал прямо из больницы, где Вейли недвусмысленно дал понять, что лучше ему в это дело не вмешиваться и на время вообще забыть о своей роли судебного психолога.

Доводы Вейли звучали вполне убедительно: «ввиду личной заинтересованности… ваша бывшая девушка… ее отец», но Терлоу не сомневался: шеф прекрасно осведомлен о его экспертном заключении относительно Мерфи, которое находилось теперь в Службе пробации. Этот документ явно шел вразрез с официальными заявлениями Вейли.

Заведующий психиатрическим отделением приехал в больницу на совещание о возможности выписки одного из пациентов. Терлоу мысленно прокрутил встречу, сознавая, как сильно уязвил самолюбие Вейли.

Все собрались в ординаторской, пропахшей хлоркой и мастикой: протестантский капеллан Хардвик – светловолосый щупленький человечек, неизменно носивший не по размеру большие костюмы, в которых казался еще меньше, старшая сестра миссис Норман – седоволосая матрона с обширным бюстом и каменным лицом, над которым белел всегда ровно сидящий чепец, и доктор Вейли. Твидовый костюм еле сходился на его тучных телесах, подернутые сединой виски и начисто выбритые розовые щеки сочетались с настороженным, холодным взглядом водянистых глаз.

Едва заметный за обшарпанным овальным столом сидел пациент; на больничной метке значились номер и имя «Питер». Умственные способности семнадцатилетнего парня были ограничены недостатком хороших генов, возможностей, приличного образования и питания. Недостаток проявлялся во всем его облике: прилизанные белесые волосы, полуприкрытые голубые глаза, тонкий нос, острый подбородок, поджатые губы – он как будто весь съежился и ушел в себя.

Снаружи светило солнце, зеленела трава, пациенты приводили в порядок клумбы к весне. Внутри же ощущался лишь страх пациента перед Вейли, который вел себя как прокурор на допросе.

– Чем думаешь заняться после выписки? – спросил он.

Не отрывая глаз от стола, Питер промямлил:

– Продавать газеты или чистить обувь, чем-то таким.

– Так много не заработаешь. Клиентов привлекают только большие киоски на оживленных перекрестках, – сказал Вейли.

Терлоу недоумевал, зачем психиатр осаживает парня вместо того, чтобы его подбодрить. Он представил себе реакцию Вейли, если бы сам занял место пациента и начал объяснять, что за штуку он видел в ночь убийства: «нечто наподобие летающей тарелки с существами, наблюдавшими за убийцей».

Миссис Норман тем временем листала документы Питера, поступившие из социальной службы, явно не слушая Вейли. Капеллан придвинул к себе папку Терлоу с психометрическим анализом, но заглядывать в нее не спешил – его внимание было всецело поглощено работающим в саду разбрызгивателем.