Глаза Гейзенберга

– Беда в том, что у маньяка в тюрьме вполне здравая разновидность бреда. – По ее щекам катились слезы, но голос оставался ровным. – Он уверен, что мама ему изменяла. Многие мужчины так думают. Даже Нев… и тот мог меня приревновать.

Внезапный порыв ветра окатил их брызгами дождя с листвы. Рут высвободилась из объятий.

– А пойдем к нашему месту?

– В темноте?

– Ну и что, мы же знаем дорогу. К тому же теперь вдоль тропы висят фонари клуба верховой езды. Я когда работаю в больнице по ночам, вижу их на другом конце поля. Они включаются автоматически.

– А если пойдет дождь?

– Тогда не будет видно, что я плачу. Лицо и так намокнет.

– Рут… милая… я…

– Давай, прогуляемся… как раньше.

Терлоу колебался. Роща отпугивала… от нее исходило странное, почти звенящее напряжение. Он подошел к машине, взял очки, надел их и посмотрел по сторонам – ничего. Ни мошкары, ни других странностей, только висящее в воздухе напряжение.

– Очки тебе не понадобятся, – сказала Рут, беря его под руку.

Терлоу не ответил – внезапный спазм сдавил горло. Он попытался понять причину накатившего страха. За себя он не боялся, значит, ему страшно за Рут.

– Идем, – тянула она.

Он позволил ей увлечь себя на узкую тропу. Со всех сторон их обступила тьма. Они миновали эвкалиптовую рощу и вышли на дорожку для наездников, вдоль которой росли сосны и каштаны. Свет от редко развешенных фонарей тускло переливался в каплях дождя. Несмотря на сильную грозу, покрытая настилом тропа не размокла.

– Сегодня мы тут одни, – сказала Рут. – Никому не захочется ездить в такую погоду.

Она сжала его ладонь.

«А вот и не одни», – подумал Терлоу. Он явственно ощущал чье-то присутствие, над ними нависло нечто… следящее, опасное. Он взглянул на Рут. Ее макушка приходилась ему чуть выше плеча. Рыжие волосы поблескивали в отсвете фонарей. Воздух наполняла сырая тишина… и все то же гнетущее напряжение. На утрамбованной поверхности тропы шагов почти не было слышно.

«Что за странное чувство, – думал Терлоу. – Сообщи мне о таком пациент, я незамедлительно начал бы выяснять причины его бреда».

– Я здесь часто гуляла в детстве, – сообщила Рут. – До того как развесили фонари для ночных выездов. Меня бесили эти лампочки.

– Ты гуляла в темноте? – спросил он.

– Ну да, я тебе никогда не рассказывала?

– Нет.

– Воздух после дождя такой свежий. – Она глубоко вдохнула.

– И родители тебя отпускали? Сколько тебе было лет?

– Одиннадцать или около того. Родители ничего не знали. У них постоянно были гости и прочие дела.

Пара вышла на небольшую поляну, где тропа сворачивала влево и вела к проему в каменном заграждении. Они проскользнули в проем, миновали несколько ступенек и очутились на верхней площадке водонапорной башни. Внизу перед ними расстилался город; его огни, как драгоценности, мерцали на влажном бархате ночи, придавая низко нависшим тучам оранжевый оттенок.

Гнетущее напряжение сделалось совсем невыносимым. Терлоу огляделся по сторонам – ничего. Он всмотрелся в бледное лицо Рут.

– Когда мы сюда приходили раньше, ты всегда спрашивал: «Можно тебя поцеловать?» – улыбнулась она. – А я отвечала: «Я ждала, что ты попросишь».

Рут прижалась к нему и закинула голову. Его страхи, это смутное напряжение – все мгновенно забылось, когда он наклонился ее поцеловать. Время словно вернулось назад, туда, где не было ни Денвера, ни Нева. И все же нежность поцелуя, то, как она всем телом прижалась к нему, поразили Терлоу. Он отстранился.

– Рут, я…

Она прижала палец к его губам.

– Не надо. – И добавила: – Анди, тебе когда-нибудь хотелось снять для нас комнату в мотеле?

– Черт! Да сотню раз, но…

– Тогда почему ты никогда не пытался меня соблазнить?

Она явно его поддразнивала, и он сердито ответил:

– Я был в тебя влюблен!

– Знаю.

– Мне нужен был не просто секс. Я хотел… черт, я хотел настоящей семьи, детей, всего до конца.

– Какой же я была дурой, – прошептала она.

– Рут, милая, что ты теперь будешь делать? Ты собираешься… – он колебался.

– Развестись? Конечно – после.

– После… приговора?

– Да.

– В маленьких городках все вечно суют нос в чужие дела, – сказал он. – Даже в те, которые никого не касаются.

– Психолог не должен принимать все так близко к сердцу, – засмеялась Рут.

Она прильнула к нему, и пока они молча стояли, Терлоу вспомнил о мучившем его напряжении, пытаясь определить, не прошло ли оно, как больной зуб. Не прошло. Как только он ослаблял внимание, ему становилось не по себе.

– Я все время думаю о матери, – заговорила Рут. – Она ведь тоже любила отца.

Терлоу хотел было ответить, но не смог – внутри все похолодело. Прямо перед ним что-то двигалось. От облаков отделился предмет и завис ярдах в ста от того места, где они стояли. Его силуэт отчетливо вырисовывался на фоне оранжевого свечения: флуоресцирующий зеленый купол и под ним четыре блестящие лапы. У основания каждой расходился радужный круг света.

– Анди! Мне больно!

Терлоу только сейчас сообразил, что слишком сдавил Рут в объятиях. Он медленно разжал руки.

– Повернись, – прошептал он. – И скажи, что ты видишь вон там, на фоне неба.

Рут в недоумении посмотрела на город.

– Где?