Глаза изо льда

Вместо этого интенсивность этого затмила те части его, которые всё ещё играли в человека, которые всё ещё думали как человек, нуждались в рационализации и объяснении как человек. Эта более сильная, более инстинктивная вспышка чувств подавляла всё это, парализуя его более рациональный разум, заглушая его чистыми, нефильтрованными эмоциями.

Он не осознавал, что просто стоит там, ничего не делая, пока дверь перед ним не открылась. Он не до конца понимал, что это дверь, пока свет перед ним не изменился, пока белая панель не распахнулась внутрь, открывая тёмный интерьер двухэтажного дома на улице, обсаженной деревьями.

Дверь открылась, и она остановилась на пороге.

Она моргнула в свете уличного фонаря, закутанная во что-то прозрачное, что выглядело мягким и струящимся, как жидкая ткань — потустороннее, призрачное сине-белое. Он мог видеть изгибы её тела сквозь ткань, даже когда его глаза были прикованы к обнажённой бледной коже на её руках, шее, лице, ключицах.

Затем он поднял на неё глаза.

Сине-зелёные радужки отражали лунный свет.

Они уставились друг на друга.

Она посмотрела на него, и он увидел в её глазах печаль.

Он увидел печаль в её глазах, когда она посмотрела на него.

Он видел смятение, горе, неуверенность, как будто она не была уверена, что он настоящий.

Он знал, что должен заговорить.

Он должен что-то сказать.

Затем она подошла к нему, всё ещё сжимая эту завораживающую ткань вокруг своих плеч и рук. Он наблюдал за её движениями, следил за каждым едва уловимым напряжением и расслаблением её мышц, за каждым миллиметром её лица, за микро-выражениями на нём, за тем, как осторожно её глаза изучали его, за тем, как её чёрные волосы ниспадали на плечи и спину, за прядями синего, зелёного и алого цвета, выделяющимися в тёмных локонах.

Она подошла к нему, пока он не почувствовал её и не почуял её запах вокруг себя.

Когда она оказалась достаточно близко, чтобы он мог дотронуться до неё, чтобы он мог протянуть руку и коснуться её, его сомнения исчезли.

Облегчение вернулось.

Это облегчение стало почти парализующим.

Он не думал.

Он двигался с осторожностью вампира.

Он знал, что для неё это будет быстро, возможно, слишком быстро, чтобы она могла отследить всё целиком, но для него это было преднамеренно, почти мучительно замедленно, каждое движение было рассчитано, измерено, выполнено с мыслью и точностью. Он шагнул вперёд одним скользящим движением, прижимаясь к ней всем телом, и его пальцы запутались в её волосах, обхватив её затылок, а другой рукой он обхватил её подбородок.

Он погладил её подбородок, шею.

Её глаза закрылись, голова запрокинулась назад. Он почувствовал, как она смягчилась, словно всё в ней внезапно сдалось. Когда он это почувствовал, всё его тело напряглось.

Он поцеловал её.

Его клыки прижимались к губам, но он не воспользовался ими. Он целовал её, используя вместо этого язык, и она ещё больше смягчилась. Он целовал её дольше, глубже, и она стиснула его руки, с придыханием застонав ему в рот.

Он почувствовал, как она расслабилась в его руках.

Он снова поцеловал её, и она ответила на поцелуй, притянув его к себе, крепче сжав его руки, привлекая ближе.

Когда некоторое время спустя он поднял голову — какое-то непостижимое количество времени спустя, когда он практически забыл, где находится и почему — она скользнула руками в его волосы, не давая ему полностью отодвинуться от неё.

— Ты зайдёшь? — спросила она, всё ещё запыхавшись.

Его облегчение усилилось.

На мгновение он лишился дара речи.

— А можно? — сказал он.

Только тогда она сделала шаг назад.

Её сине-зелёные глаза сверкнули смесью гнева, замешательства, недоумения и облегчения. Она ударила его в грудь. Когда он прыгнул вперёд, схватив её за запястье, потому что она снова замахнулась на него, она не выглядела встревоженной. Она вовсе не отступила, но сердито посмотрела на него.

— Две недели! — она зарычала на него. — Две бл*дские недели!

Он моргнул, скорее, от удивления.

— Я думала, ты умер! Я думала, что ты, бл*дь, мёртв, Ник!

Он уставился на неё, не двигаясь, изучая её лицо.

Он ничего не понимал.

Его разум перебирал её слова.

Он старался их осмыслить. Он боролся с гневом, который видел в ней, который ощущал вокруг неё. Он хотел понять, но больше всего на свете ему хотелось, чтобы этот гнев исчез.

— Мне очень жаль, — сказал он.

Её губы — те идеальные, скульптурные губы, которые он хотел поцеловать снова — поджались и изогнулись в хмурой гримасе. Он следил за каждым её движением, пока она переваривала его слова, по-видимому, желая понять их так же, как он хотел понять её.

Её глаза заблестели, и ему захотелось поцеловать и их тоже.

Прежде чем он успел решить, что делать, она потянула за его руку, которая всё ещё держала её запястье в своих пальцах. Она потянула его, таща через его собственную хватку, увлекая в свой дом.

Он не отпускал её, и она потащила его наверх.

Он продолжал держать её за запястье, пока она вела его в тёмную комнату, освещённую голубовато-белым светом от окон от пола до потолка.

Тут он увидел её постель, и к нему вернулось облегчение.