Глаза хаски

Конечно, исполнение Эсекьеля был не таким искусным, как те, что я слышал раньше. Больше всего оно походило на упражнение для аппликатуры, но в каждой ноте было столько любви, столько чувства! Такую трудную сюиту можно сыграть, только если ты очень талантливый и долгие годы репетировал.

В игре Эсекьеля не было ничего, кроме искренности.

Я все время проплакал.

Потом мы обнялись и плакали вместе.

На следующей неделе его в последний раз забрали в больницу.

36

Сейчас мне слишком больно вспоминать последние дни Эсекьеля, когда он рассыпался на глазах.

37

В день похорон я понял, почему в фильмах всегда всех хоронят под дождем. На кладбище пели птицы, цвели цветы, ярко зеленел газон. Я понял, что солнечный свет безжалостен, а хмурые тучи, наоборот, нас защищают.

Ни одно движение не укроется от остальных. Ни одна гримаса боли. Когда кругом так светло, самую мысль о смерти переживаешь еще сильнее.

38

В последние дни Эсекьель иногда бредил, а иногда приходил в себя. Он мог разговаривать как обычно, а потом вдруг разом потерять нить разговора.

Когда я пришел к нему, он спал. Бабушка побежала пока выпить кофе.

Я сел на краешек кровати и стал гладить его по руке. От этого он проснулся.

– Знаешь, я ведь тебя научил ходить.

– Да, знаю.

– Вот это парадокс. Ты со мной делал первые шаги, а я с тобой – последние.

– Не говори глупостей, Эсекьель.

Он улыбнулся. Надолго закрыл глаза, а потом сказал:

– Я видел такое, что вы не поверите. Боевые корабли в огне у плеча Ориона…

Опять бредит, подумал я. Он снова улыбнулся, сжал мою руку. Закрыл глаза и уснул.

Больше он глаз не открывал.

39

После смерти Эсекьеля мы на время стали семьей призраков. Ходили по дому и не видели друг друга. Не разговаривали.

Мало-помалу все вошло в привычное русло. Мама вернулась к своим растениям. Отец – к бизнесу. А у меня были свои счеты с родителями из-за того, как они обошлись с Эсекьелем.

Но я не отважился свести эти счеты.

Я по-прежнему ходил в школу, учился, читал.

А теперь я закончил школу (без золотой медали) и еду учиться в США.

Иначе мне отсюда не выбраться.

Не знаю, вернусь ли. Все меньше и меньше связывает меня с этим местом.

40

В Эсекьеле меня восхищало одно: несмотря ни на что, он не терял воодушевления и радости. Он не сдавался.

– Болезни не учат нас умирать. Болезни учат жить. Любить жизнь изо всех сил. СПИД не убивает во мне желание жить, а, наоборот, придает.

41

Через месяц после похорон ко мне приехала бабушка.

– Перед больницей Эсекьель просил передать тебе это.

И она протянула мне видеокассету. «Бегущий по лезвию».

– Я видел такое, что вы не поверите. Боевые корабли в огне у плеча Ориона.

Лучи «си» во тьме близ врат Тангейзера.

Все эти мгновения затеряются во времени, как слезы в дожде. Пора умирать.

– Не знаю, почему он спас мне жизнь. Может, в последние минуты он полюбил ее, как никогда раньше. Не только свою, любую жизнь… и мою тоже. Он искал ответы на те же вопросы, что и мы все. Откуда я пришел? Куда иду? Сколько мне осталось? А я просто присутствовал при его смерти.

42

Рассвело. Я не спал всю ночь.

Только что зашла мама сказать, что они готовы выезжать в аэропорт.

Я настроил виолончель в последний раз. Играть я не умею, даже не пытался научиться. Но время от времени достаю ее из футляра, протираю и настраиваю.

Отец кричит, мы опоздаем. Ничего, время есть. Он из тех, кто на всякий случай приезжает в аэропорт за два часа до посадки.

Наталья будет провожать меня в аэропорту. А через два месяца приедет ко мне в Штаты. Будет здорово.

43

Вчера я впервые за много лет ходил к реке.

Вода, камни, деревья, ветер – ничего не изменилось.

Изменился я.

Я уже не задаюсь вопросом, какая у меня судьба.

Я обязан Эсекьелю. Это он научил меня, что в жизни важно только высунуть голову и узнать, что происходит, даже если на улице гроза. И еще сюита Баха.