Глаза колдуна

Прежде чем сесть, Клеменс высматривает уходящую в темноту улицу справа от госпиталя – ее глаз хватает на десятка два футов, не более, а дальше все проглатывает смоляно-черная ночь. Теодора не видно, и он вряд ли появится. Этот вывод аккуратно встает на свое место рядом с такими же правильными и удручающими выводами последнего вечера.

– Вам не стоило связываться с ним, – бросает Клеменс Элоизе и только потом ныряет в салон автомобиля, приветливо распахнувший ей объятия.

Лондонские номера, кричащий об опасности цвет. Она могла бы догадаться и раньше.

– Здравствуй, малышка Клементина, – знакомый голос вливается в уши Клеменс настоящим ядом, и девушка прикрывает глаза, боясь заплакать.

Элоиза садится в машину спереди рядом с водителем, оглядывается на бесконечно уставшую девушку всего раз и кивает Персивалю.

– Я заказала транспорт на три часа. Рассвет будем встречать уже в Ирландии.

#IX. Нерушимые узы

Свое шестнадцатое лето Клементина проводит, ступая босыми ногами по родной земле. Мать повелела ей вернуться к берегам Ирландии, отказавшись от скитаний и страхов, что их с ее немногословным спутником найдет злая участь. Серлас пришел в ужас, узнав об этом, но Клементина была настойчива и убедительна, а он слишком устал, чтобы спорить с нею ежечасно.

Поэтому жаркое влажное лето он встречает под ясным голубым небом ирландских земель и впервые надеется, что Несса, придуманная ее взбалмошной дочерью или же нет, будет права. Он больше не ждет, что та явится во сне и к нему тоже или что когда-нибудь он услышит ее голос в полудреме; Клементина все реже говорит о ней. Должно быть, его время рядом с юной ведьмой, набирающей силы, подходит к концу.

Об этом он пытается договориться со всеми богами, каких только удается вспомнить: пусть уже девочка найдет себе счастье на родных островах, а ему даст уйти. Он достаточно пожил рядом с ней и достаточно выстрадал, чтобы рассчитывать на желанный покой.

Серлас старается не говорить об этом, не думать даже, но паразит сильнее любой болезни сидит в нем уже давно – идея, что отравляет разум, точно змей-искуситель. Годы, прожитые им рядом с подрастающей девочкой, оставляют на них обоих заметный след: она взрослеет, приближаясь к возрасту своей матери. Нессе было едва ли девятнадцать лет, когда они впервые встретились. А он, сколько бы времени ни прошло, никак не стареет.

Значит ли это, что Несса оставила его жить не ради дочери, а вместе с нею? Значит ли это, что невидимая сила, недоступная ни глазу человеческому, ни пониманию, отводила большие беды от него, Серласа, защитника Клементины, чтобы он стал и ее спутником? Смеет ли он думать о таких вещах, с давних пор обещая лишь беречь дочь ведьмы?

Никто не предупреждал его, что отпускать повзрослевшую девушку навстречу обычной жизни будет ему в тягость. Никто не обещал, что долгожданную свободу от ведьминских проклятых пут он примет с отрадой.

Иногда собственные фантазии кажутся ему единственной правдой, несмотря на воспитание, подаренное Нессой, и мораль, которую он выучил сам. Людские сплетни так плотно, так сильно скрутились вокруг их крохотной странной семьи – отца и дочери, брата и сестры, какими он и Клементина представляются обществу, – что Серласу сложно отличить выдуманные кем-то злые наговоры от реальности. Ему не нравится то, что говорят о нем и Клементине люди вокруг. Еще больше он ненавидит растущие, как снежный ком, сплетни о ней и подмастерье сапожника.

– Еще лето не кончится, – смеются горожане, – а мы уже будем гулять на их свадьбе.

Знали бы люди, какая сила вытягивает из их уст подобные разговоры, держали бы язык за зубами.

Серлас сам хотел, чтобы Клементина наконец нашла себе мужа и успокоилась. Теперь же за подобное решение он корит себя. Корит? Нет-нет, ненавидит! Презирает за то, что вообще допускает мысли, которые выдают в нем человека, мужчину, а не отца или брата юной девушки, и не может набраться смелости, чтобы принять их окончательно.

Серлас ненавидит и ее тоже: когда Клементина уходит на долгие прогулки с городскими юношами, не спросив его разрешения; когда улыбается, думая, что он не замечает; когда напевает песни, чтобы потом спеть их для Шея. Когда и словом, и делом доказывает Серласу, что более не подчиняется ему и не соблюдает правила их дома.

Думал ли он об этом, наблюдая за взрослением Клементины? Знал ли, что долгие годы жизни рядом с ней сделают из него не просто родственника чужому ребенку, а собственника, не желающего мириться с остальным миром и его незыблемыми законами?