Глаза колдуна

– Мое, раз тебя, дорогая, не волнует собственное будущее и ты прожигаешь свои возможности в жалком городишке с местным пьяницей.

В голове Клеменс взрывается последняя бомба, собственный мысленный крик в пустоту заглушает все звуки, и она не слышит, что в дверь их дома кто-то отчаянно молотит кулаками. Она вскидывает руку и выбивает у матери стакан с соком: тот взлетает в воздух, переворачивается, орошает их обеих томатным дождем.

– Ты совершенно меня не знаешь! – кричит Клеменс, не обращая внимания, что от ярости лицо Оливии исказилось до безобразия. – Я больше не собираюсь терпеть твою тиранию!

– Прибереги эти лозунги для своих друзей, дорогая! – рявкает женщина. Капли сока стекают по ее уложенным волосам, по плечам светлого пиджака. Она похожа на маньяка-убийцу с этим злым взглядом, и Клеменс, должно быть, выглядит точно так же.

В дверь стучат второй раз.

– Открой, – приказывает Оливия, а сама спешит вон из кухни. Пока сок не впитался в одежду, пока волосы не пропахли помидорами.

Клеменс с криком пинает осколки стакана под ногами и бежит к входной двери, чтобы распахнуть ее, выскочить вон из ненавистного дома-тюрьмы, сбежать прочь из страны.

Но на улице ее встречают совсем неожиданные гости, и побег приходится отложить.

***

Они втроем сидят в гостиной. Теодор и Шон на одном диване, Клеменс – в кресле напротив. Девушка сверлит их по-настоящему злым взглядом, и оба не совсем понимают, чем его заслужили.

– Ты меня использовал, – наконец припечатывает девушка Шона. Тот порывается что-то сказать, уже в третий раз, но Клеменс вскидывает руку. – Заткнись. Ты меня использовал с самого первого дня нашего знакомства. Ты лгун и подлец, а теперь еще и убийца, благо что этот, – она кивает в сторону Теодора, – бессмертный болван все еще жив.

Теодор раскрывает рот в яростной попытке вставить слово.

– Замолчи, – бросает уже ему Клеменс. – Ты же со мной не разговариваешь, я не права?

Она так и не сменила одежду – и сидит перед ними вся в томатном соке, словно только что кого-то убила самым жестоким образом. Ей откровенно наплевать на то, как она выглядит, но эти двое, кажется, ее точки зрения совсем не разделяют.

– Ты не хочешь иметь со мной никаких дел, – говорит девушка Теодору. – Не отпирайся, я это сама знаю, и нет, Бен тебя не сдавал. Так вот, ты не желаешь со мной разговаривать, потому что я тебя обманула. А ты, – она кивает Шону, – обманул и использовал меня.

Они все вздыхают одновременно.

– Но вы двое в моем доме, – заканчивает Клеменс свою мысль. – В Лионе. Во Франции. Веская причина должна была побудить вас приехать, очень веская.

Вопрос повисает в воздухе, и девушка не спешит его озвучивать. Шон буравит взглядом ее бледное лицо с красными от недавних слез и криков глазами, Теодор осматривает «кровавые» потеки на белой блузке. Они оба до смешного напуганы, будто ожидали увидеть ее полумертвой.

– Так вы скажете мне, в чем дело? – фыркает она наконец. – Какого черта вы сюда примчались?

– Не выражайся в моем доме! – рявкает в дверях Оливия. Клеменс, закатив глаза, даже не оборачивается, замирает в кресле и ждет, когда злость на мать в ней стихнет или хотя бы позволит говорить, не повышая голоса. Она поднимает взгляд к Теодору, чтобы представить женщину, и видит, как тот бледнеет прямо у нее на глазах.

– Несса?.. – неверяще выдыхает он и медленно встает с дивана.

#25. Птичка в клетке

Клеменс замечает странное имя, но тут же выбрасывает из головы – оно проскальзывает между ее мыслей, как вода, и утекает вглубь сознания. Позже это произнесенное на одном выдохе «Несса» всколыхнется и повлечет за собою цепочку навязанных чужих эмоций. Теперь же Клеменс думает лишь о стоящей за своей спиной матери и на реакцию Теодора даже не смотрит.

– Вы знакомы? – цедит девушка сквозь зубы, стиснутые против воли. – Прошу внимания, господа.

Она вскакивает с кресла, разворачивается лицом к матери и нараспев декламирует:

– Оливия Карлайл, генеральный директор агентства недвижимости «Фурнье», и она же держатель строительного треста контрольного пакета акций «Фурнье». К вашим услугам.

Без макияжа, со следами потекшей туши в уголках глаз, мокрыми волосами, стянутыми в небрежный узел на затылке, Оливия могла бы сойти за хрупкую женщину с картин прерафаэлитов, если бы не колкие серые глаза. Сейчас она сверлит взглядом напряженную каждой клеточкой Клеменс.

– Прекрати гримасничать, – шипит Оливия.

– Что? – парирует девушка. – Разве не так ты представляешься всем новым знакомым? Теодор. Шон. Знакомьтесь. Моя матушка.

Клеменс оборачивается, чтобы кивнуть своим нежданным гостям, и только теперь понимает, что написанное на лице Атласа удивление переросло в шок. Лицо осунулось в один миг, побледнело, будто вся кровь отлила от головы к пяткам, распахнутые глаза выражают неверие, граничащее со страхом, – если такое вообще возможно. Вряд ли двухсотлетнего человека удивило наличие у Клеменс матери до такой степени, что он не может и рта раскрыть.

Застывшую тишину прерывает возглас Шона.