Глаза ночи

Над темными волнами пронесся и Гарри, направляясь к высоким стенам лабиринта Безвременья. Его луч света превратился в одинокий язык пламени, а затем стал факелом, который он нес в своей руке. Стенами лабиринта были деревья, очень старые, громадные дубы. Их узловатые стволы стояли так близко друг к другу, что ветви, переплетаясь, образовывали живую арку над головой. Этот лес был похож на лабиринт, у которого, казалось, не было ни начала, ни конца; но Гарри знал этот лес. Он высоко поднял свой факел над головой и уверенно пошел вперед.

В центре леса находилась поляна; в центре поляны — холм; у подножия холма — ворота; за воротами — спускающийся вниз коридор, сложенный из каменных глыб. В конце коридора находилась комната — место ритуала, где спит Посвященный, ожидая своего нового рождения. В этой комнате Гарри и нашел Бренвен. Одетая в поблекший шерстяной балахон, она лежала, свернувшись, у подножия Стоящего Камня, который поднимался сквозь курган вверх. Сквозь отверстие в крыше лился лунный свет, омывая камень и лежащую внизу женщину неземным сиянием. По сравнению с этим сиянием свет факела Гарри казался чрезвычайно бледным.

Он обратился к ней на старом языке. Вставай, сказал он, я пришел за тобой.

Женщина, которая и была Бренвен, свернулась в ответ еще плотнее, прижалась к подножию Стоящего Камня, охватила руками голову, так что широкие рукава балахона полностью закрыли лицо.

Жизнь зовет, настаивал Гарри, продолжая говорить на древнем языке. Пора. Ты должна вернуться вместе со мной.

Медленно, с большой неохотой она открыла свое лицо. Встала на колени и посмотрела вверх на камень. Затем вытянула вверх руки и открыла ладони, как бы стараясь впитать в себя силу лунного света. Наконец она встала на ноги, мягкие складки шерстяного балахона закружились вокруг нее, и она повернулась к нему. Огромные печальные глаза, казалось, поглотили все лицо. В волосах была прядь седых волос шириной около дюйма.

Ворон — это странный предвестник жизни, сказала Бренвен на старинном языке. Но она пошла вместе с ним.

Лежа на кровати в больничной палате, Бренвен открыла глаза. Она сказала:

— Я думаю, ты заставил меня вернуться слишком рано, Гарри Рейвенскрофт.

Гарри потянулся и улыбнулся. Он потер руки, молча поздравляя себя с достигнутым. Он сделал это, он нашел ее и вернул к жизни!

— Твой доктор беспокоится о здоровье твоего тела, моя дорогая.

Она устремила на него глаза, такие же огромные и печальные, какими они казались в древней комнате.

— Мое тело пережило бы все это, и ты об этом знаешь, — сказала она с обвиняющими нотками в голосе. — Зато остальная часть меня еще не окрепла настолько, чтобы справиться с… с этой жизнью. Почему ты не оставил меня в покое?

Гарри поднялся и встал рядом с ее кроватью.

— Потому что, если бы ты не проснулась сама, они бы силой вернули тебя в твое тело с помощью химии или даже, быть может, с помощью электрошока. Гораздо лучше было сделать это так, как сделал я.

Бренвен смогла холодно улыбнуться в знак согласия.

— Да, думаю, что да. Я находилась в самом безопасном месте, какое только могла найти, и тем не менее ты разыскал меня. Я поздравляю тебя, но не жди благодарности.

В течение нескольких следующих дней Бренвен уже стала нормально есть и ходить, и ее тело начало укрепляться, но она практически не разговаривала и никогда не улыбалась. Она приняла все, что сказал ей доктор Натан, без слез и без всякого протеста. Подписала все бумаги по поводу кремации мертворожденного ребенка и не стала интересоваться тем, как администрация больницы собирается получить подпись Джейсона. Она вообще не задавала вопросов о Джейсоне Фарадее; когда Эллен Кэрью рассказала ей о поведении Джейсона в больнице и о распоряжении администрации не допускать его сюда, Бренвен сказала только:

— Я не удивлена.

Ее психическое самообладание было полным, но физическое выздоровление шло медленно, и прядь волос у правого виска стала седой от корней до кончиков.

Как-то поздно ночью, возвращаясь в три часа ночи после родов, доктор Чарльз Натан погиб в своем автомобиле, который врезался в бетонную опору пешеходного моста. Говорили, что он, должно быть, очень устал и заснул за рулем.