Глаза пропасти

Я питался тёплым хлебом и переходил на новый сорт сыра чуть ли не каждый день. Я пил молодое красное вино, потому что оно было дешевле кока-колы и кофе. Я курил термоядерные Житан и Галуаз Блонд. Я всюду ходил пешком, как и нужно передвигаться по маленькому Парижу. Мои будние дни были заполнены лекциями и тишиной библиотек, мои выходные — бесконечными улицами и площадями, бульварами и холмами, набережными и переулками — где со мной случалось самое главное: примирение с собственным бессилием. С тех пор моя память прикована цепями к крылатым львам моста Александра Третьего, и часть моего сердца лежит на неровных плитах Вандомской Площади.

Я изредка бывал в Париже за прошедшие с тех пор лет пятнадцать и каждый раз отмечал, что этот город не меняется. В отличие от Лондона, который к сожалению, а может быть и к счастью, как некий гигантский эволюционирущий организм, меняется, трансформируется и преображается на глазах. Зажмурься на мгновение — и вот ты уже не узнаёшь улиц, названий, людей, имён, да и самого себя — только бушует и пенится вокруг тебя Лондон, не устающий от вечности.

А Париж замёрз в своих усталых повторах барочных фасадов. Париж застыл в окаменевшей непрерывности своих бульваров. Он забылся в бестолковых политических дебатах за круглыми столиками своих тротуарных бистро. И только уродливые вкрапления идиотизма века двадцать первого, заставляют вздрогнуть умиротворённого этим постоянством визитёра: вопящие сочными красками щиты реклам напротив Оперы, глупое колесо обозрения у Тюильри и непрошеные знаки ислама на искорёженных смуглыми новыми хозяевами зданиях времён Наполеона Третьего.

Мы проехали Оперу: огромный торт из мрачного камня, блеска бронзы, темного металла куполов. С Авеню де Опера — свернули к Пале Роялю, миновали непривычную, не-Парижскую желтизну скромного фасада, вырвались на рю де Риволи, прямо к помпезной громаде Лувра, где я до сих пор помнил каждую комнату, каждый неожиданный поворот коридора. Мы проскочили рю де Колиньи с памятником мятежному маршалу и длинную цепь антикварных магазинов. Мы погнали по набережной де ля Межиссер, мимо набычившейся Сены, мимо параллельного, нижнего шоссе, затопляемого весной.

Отсюда и начиналась для меня сказка Парижа, самый лучший его пешеходный маршрут… Возник Новый Мост, с силуэтом древнего замка Консьержери на другой стороне реки. Там, на левом берегу, громоздился Дворец Правосудия, пасынок террора и гильотин. И там же — прозрачная хрупкость небесной радуги в витражах королевской церкви Сент Шапелль. Промелькнула вереница маленьких магазинчиков животных, в которых торговали редких пород собаками и кошками, птицами, обезьянами, змеями и ящерицами и прочей фауной. Следом — цветочные магазины с выставленными на тротуар рококошно-подстриженными миниатюрными деревцами и буколическими садовыми скульптурами. Затем, через реку, по мосту Понт-о-Шанж — туда, на остров Сите, где вознеслись древние башни Нотр Дам де Пари, с их узнаваемой, дряхлой готикой. С химерами и гаргойлями, сонно наблюдающими за муравейником туристов с крыш и колоколен. Мимо Полицейской Префектуры… Маршан автоматически подобрался, косясь на здание, в котором служил.

И вот уже — левый берег, Рив Гош. Справа остались кварталы Сен-Жермен с их великолепием отелей, бутиков и неожиданным спокойствием скверов. Мы ушли по бульвару Сен Мишель в Латинский Квартал. Где-то там, среди сужающихся улиц средневекового Парижа, находился величественный купол моей приёмной альма-матер — Сорбонны. Ещё через пару минут машина остановилась на рю Расин, перед классическим парижским зданием времён Второй Республики. Маршан быстро свернул свою лекцию, приказал водителю ждать дальнейших распоряжений и вывалился из машины. Я последовал за ним.

У подъезда лениво покуривали два жандарма. Увидев Маршана, оба выпрямились, затоптали сигареты и изобразили восторженное внимание. Меня все ещё немного подташнивало от рывков и резких манёвров полицейского водителя. От остаточного запаха сигаретного дыма мне стало ещё более муторно.

— Привет, ребята. Всё в порядке? Никаких подозрительных лиц? — Маршан опять тараторил на своём напичканном слэнгом голубином языке.

— Всё тихо, мсье Маршан, — ответил один из жандармов. — Народ только сейчас начал возвращаться домой. Подозрительных лиц не замечено. Объект квартиру не покидал.

— Кто сейчас дежурит наверху?

— Мартэн из второго. Он только что заступил. У Филиппа закончилось дежурство.

— Отлично. Всё под контролем, значит, — Маршан был явно удовлетворён. Он повернулся ко мне. — Я сейчас позвоню Калебо, а то заявляться без предупреждения как-то неприлично. Я всё хотел из машины позвонить, но тут по службе отвлекли.