Глазами сокола (СИ)

Кроме необычного цвета шерсти, от знакомых нам оленей гоары отличались формой рогов. Они были высокими, чуть вогнутыми спиралями, золотистыми в лучах солнца. Они были чуть ли не в полтора раза выше своих владельцев и, наверное, некое волшебство и только позволяло самцам носить их на головах с лёгкостью и гордостью. Кроткий нрав, выносливость и не привередливость в пище делали этих существ прекрасными животными для скотоводства. Одна бела: ели они столько и так быстро, что несчастные пастухи всё время меняли место выпаса. Половину своих жизней эти люди проводили в пути. Раз полугодье пастухи возвращались домой. Они оставались, а стадо уходило с новыми провожатыми. Не всем нравилась такая жизнь, оттого всё чаще молодые уходили в города с торговыми караванами и мастерами, следовавшими местными дорогами на ярмарки. И крайне редко ушедшие возвращались, найдя более приятную жизнь в чужих местах. Потому пастухи и были рады путнику при оружии, захотевшему составить им компанию, ещё и готовому платить за разделённую с ними трапезу (даже маленькие деньги вызывали у кочевников уважение). В местных лесах, а стадо шло по самой их кромке, водилось немало хищников, которые были бы не против поохотиться на подрастающий молодняк, а погонщиков было всего трое на четыре сотни животных.

Охотник не доставлял много хлопот, хоть и казался весьма странным. Кое-кто из пастухов, хоть и не говорил открыто, считал его то ли чудным, то ли слабоумным. Откровенно говоря, все жители городов казались им несколько недалёкими, капризными, хилыми (даже охотники, которые пусть и редко, но попадались у них на пути). Этот был совсем странным, да и имя едва выговоришь – Эбифор. Ну, кто так согласится зваться? Молчаливый до дрожу. Лучше, конечно, чем шумные купцы, громкие споры которых даже пугают животных. Но всё равно, разве это по-человечески? Столько молчать? Да и к тому же с птицей своей нянчится, как иные и с женщиной не станут: вся глаз с неё не сводил, перья перебирал ласково. Невеста она ему что ли, чтобы так любоваться?

Как бы то ни было, странный человек не был невыносимым спутников, какие, порой, попадались. Он не порадовал ни новой сплетней, ни славной историей, но и не тормозил их, не пытался сменить их уклад по своему усмотрению, ел, что дают, и нёс ночную вахту наравне со всеми. Им было неизвестно, что куда чаще он звался Сириусом, а птица, с которой он был так ласков, и правда была женщиной…. Их совместное путешествие длилось уже две недели, и проходило мирно. Но Сириус понимал, что-то внутри неуловимо изменилось, будто бы он был готов вновь обрести веру… правда, сам не знал толком, во что.

А на небе, ещё утром ясном, сгущались тучи, а ветер становился вовсе не по-летнему грубым и резким. К вечеру погода совсем испортилась, и все лишь дивились этому: ветер кружил вокруг взволнованного стада и неудачливых путников, будто преследуя их. То одному, то другому члену маленького отряда мерещилась случайно пролетавшая перед самым лицом снежинка. И когда стало темнеть, а путешественникам настало время устраиваться на ночлег, ветер стал действительно ледяным. Пастухи уже шептались: не молчаливый ли охотник навлёк на них беду?

Ветер гудел, как рой диких пчёл, разгневанно и напряжённо, будто что-то мешало в полную силу разразиться непогоде, будто она ждала, какого-то знака, чтобы сорваться с привязи…. Сириус пытался устроиться на земле у едва полыхающего костра. Он старался не слушать блеянья перепуганных животных, не думать о том, чем может обернуться для них подбирающийся ураган. Он пытался согреть дрожащую птицу. Но Селеста дрожала вовсе не от холода: происходящее напомнило её ночь, когда она впервые обернулась соколицей, когда холодный ветер налетел столь внезапно, что она не могла понять, что случилось… Ей было страшно от того, что, казалось, всё повторится. Даже предупредить тех, кто был рядом с ней, она не могла! Беспомощность будила в ней настоящую панику, ужас, которому невозможно было не поддаться. Тот уголок её души, где жила животная сущность птицы требовал от неё бежать без оглядки, лететь, что есть сил как можно дальше. Так хотелось подчиниться этому внутреннему зову, спасаться! Но что будет с охотником, а с её собственной человечностью?

Она пыталась придумать, как сообщить о своей тревоге Сириусу, как сказать ему, что надо садиться на лошадь и гнать во весь опор подальше от этого страшного места? Она хлопала крыльями, клёкот её не утихал, но человек не мог понять язык птиц. Сириус лишь пытался успокоить, обогреть, закрыть от непогоды. В отчаянье Селеста стала выдёргивать из своей груди лёгкий пух. Может так он поймёт, что дело в проклятье, наделившем её этим обликом?

Но Сириус не понимал. Он лишь растерянно спросил:

– Что ты делаешь, Селеста? Что происходит?