Глядя на солнце

Грегори работал в страховой конторе. Ему нравилась эта работа потому, что люди его о ней не расспрашивали. Говорили мимоходом, что, наверное, это интересная работа, и он кивал, а они спрашивали, нельзя ли застраховаться от дождливых дней во время отпуска, а он говорил, что да, можно, а они смеялись и говорили, только подумать, а потом утрачивали всякий интерес. Грегори это вполне устраивало.

Устраивало его и страхование жизни. Когда он только им занялся, он еще не пришел к выводу, что жизнь абсурдна, он все еще ее взвешивал, но уже безусловно решил, что твоя работа должна быть абсурдной. Концепция «полезной работы», любимый козырь политиков, Грегори представлялась бессмысленной. Ему казалось, что работа полезна только в той мере, в какой она бесполезна, в какой он смеется над собой. Покраска моста через Форт казалась отличной работой, потому что едва вы ее завершали, как должны были начинать снова. Страхование жизни не могло достичь подобного совершенства иронии, но в нем хватало своей. Грегори особенно нравилось объяснять людям, какую сумму они получат в случае своей смерти. Он наслаждался алчностью и хитростью на их лицах — все эти деньги они получат в обмен на такую простенькую вещь, как их смерть. Как-то раз он объяснял условия полиса молодому человеку лет двадцати пяти — такие-то и такие-то месячные взносы, столько-то по смерти, столько-то по истечении срока полиса, — когда тот его перебил:

— Значит, если я подпишу его сегодня, а завтра умру, то получу двадцать пять тысяч фунтов?

Сначала восторженность клиента вызвала у Грегори профессиональные подозрения. Он объяснил про взнос исходной премии, о расторжении в случае самоубийства или сокрытия тяжелой болезни…

— Да-да-да, — нетерпеливо перебил тот. — Но если я заплачу и если АБСОЛЮТНО случайно, — он упоенно это подчеркнул, — я попаду завтра под автобус, то я получу двадцать пять тысяч фунтов?

— Да. — Грегори было неприятно напомнить, что реально деньги получат его вдова, или родители, или кто-то там еще. Упомянуть про это казалось дурным тоном.

Но потому-то ему и нравилось страхование жизни. Разумеется, оно требовало много эвфемизмов, подачи как бы пенсии, но в конечном счете люди стремились заключить наиболее выгодную сделку из того, что умрут. Люди — те люди, с кем ему приходилось иметь дело, — воспитывались в бережливости; их учили делать покупки, поискав более низкие цены, и они прилагали свои нормальные коммерческие понятия к вопросам иного порядка. Даже те, кто сознавал, что сами они эти деньги не получат, все равно бывали заворожены перспективами. Смерть может подкрасться и уволочь меня, но, черт подери, какая глупость с ее стороны: ведь она оставит мою жену купаться в деньгах. Если бы только до Смерти дошло это, она бы так не торопилась.

Страхование жизни. Даже сам термин был великолепнейшим оксюмороном. Жизнь. Вы не можете ее застраховать, гарантировать ее, ручаться за нее, но люди считают, что могут. Они сидели напротив Грегори и взвешивали выгоды собственного ухода в небытие. Иногда ему казалось, что он вообще людей не понимает. Они поддерживали такие панибратские отношения с чем угодно: были сально знакомы с удовольствиями, похлопывали по плечу смерть и торговались с ней. Начать с того, что их словно бы совсем не удивляло, что они вообще живут. Оказавшись в числе живых, они старались извлечь из этого все самое лучшее, а уходя, заключали лучшую сделку. Как странно. Достойно восхищения, полагал он, но все-таки как странно.

Жизни других людей, их смерти и удовольствия… Грегори они представлялись все более таинственными. Он щурился на них сквозь очки в роговой оправе и удивлялся. Почему люди делают то, что делают. Быть может, они делают все это — самые обыденные вещи — оттого, что не слишком задаются вопросами, почему или как; может быть, эта мысль спутывала Грегори по рукам и ногам. Например, его мать: только посмотрите, как она внезапно принялась разъезжать по всему миру. Если спросить ее почему, она улыбнется и ответит что-то про загибание Семи Чудес Света на пальцах. Но это же не ПОЧЕМУ. И тем не менее ПОЧЕМУ ее словно бы вовсе не интересовало.

У Грегори никогда не возникало желания путешествовать; возможно, тут сыграло роль то, что в детстве его таскали по всей Англии. Иногда он совершал небольшие поездки — на сто миль, не дальше, посмотреть, какова жизнь не там, где живет он. Она казалась совсем такой же. От путешествий вы уставали, становились раздражительными, и они вам льстили. Люди говорили, что путешествия расширяют кругозор. Грегори этому не верил. Они только создавал и иллюзию расширения кругозора. Оставаться дома — вот что, по Грегори, расширяло кругозор.

Когда он думал о путешествиях, ему, кроме того, вспоминался Кэдмен, Авиатор. В Шрусбери в церкви Св. Марии Грегори увидел мемориальную доску. Подробности полета Кэдмена не приводились, но, видимо, в 1739 году этот современный Икар соорудил для себя пару крыльев, влез на колокольню и прыгнул. Разумеется, он погиб. Промах гордости; но, как и с Икаром, техническая неполадка: