Глядя на солнце

Вы не спорите о давлении в камерах; вы не спрашиваете, какой модели этот мотоцикл, и не спрашиваете, имелась ли при нем коляска для Девы Марии. А если спрашиваете, то всего лишь говорите: послушайте, я знаю, что это какой-то трюк, мы оба знаем, что это какой-то трюк, ну так откройте мне секрет, и мы будем друзьями. Я даже признаю, что вы фокусник лучше меня. Кстати, не хотите ли посмотреть, как я выкурю эту сигарету?

Грегори знал, что для некоторых — без сомнения, искренне верующих на свой лад — Бог был трюкачом-мотоциклистом, а Христос, его сын, когда вознесся на Небеса, побил мировой рекорд высоты. Бог был великим фокусником, несравненным престидижитатором, который жонглирует планетами, как сверкающими мячиками, и еще ни одной не уронил. Такого сорта Бог Грегори не интересовал — тот, который способен отвечать на все вопросы в телевизионных играх и составлять кроссворды, тот, который способен закрутить мяч вокруг стенки защитников и послать его в верхний угол ворот с расстояния шести световых лет. Вера в Бога не должна возникать из его способности производить впечатление, из страха перед ним или даже — еще хуже, потому что это был тщеславный самообман — из постижения его. Вера должна просто возникать сама собой. Брызги морской воды мерцают на кожаных крагах; нога бьет по тугому рычагу коробки передач, чтобы снизить скорость, потому что волнение усиливается; мотоцикл выбирается из ложбины между валами и на миг взмывает в воздух, достигая гребня. В это я верю, сказал Грегори.

Ему не требовались объяснения, ему не требовались условия. Вечная жизнь — она ведь всегда была замечательным козырем, дающим возможность поторговаться, верно? Войти в Царствие Небесное было подобно получению суперзакладной, и вечная жизнь была лучшим из пенсионных планов, предлагаемых рынком. Разумеется, требуется регулярно делать взносы — каждый месяц без уклонений. Грегори, наоборот, верил, потому что это была правда; правдой это было потому, что он знал, что это правда. Ну а что именно было правдой или что следовало из того, что именно было правдой — он не собирался бесцеремонно брать решение на себя. Если Бог постановил, что тем, кто веровал в него, надлежит вариться в кипящем масле всю вечность, то Грегори ничего против не имел. Вы не отрекаетесь от Бога, если он оказывается несправедливым. Кто когда считал, что Бог обязан быть справедливым? Бог только должен быть правдой.

Грегори смотрел на светящееся окно и старался перестать думать. Хватит мыслей. Достаточно. Все то время, которое он провел с КОНом. Все эти размышления, эти расспросы, эти логические рассуждения. Неудивительно, что все обернулось полным фиаско. Он было решил, что КОН играет с ним, что происходит какое-то тонкое манипулирование. Но ничего подобного: КОН был просто маразматичная человеческая старая развалина, которую выдрессировали давать ответы. Вопрос — ответ, вопрос — ответ, слушайте постукивание человеческого мозга, снующего взад-вперед, как перестук челнока, снующего в ткацком станке. Это не так, думал Грегори. Сначала у вас возникают вопросы, и вы ищете ответы. Затем вы получаете ответы и недоумеваете, какими были вопросы. В конце концов, вы осознаете, что вопрос и ответ были одним и тем же, что один включал в себя другой. Останови станок, бессмысленно стрекочущий ткацкий станок человеческих мыслей. Смотри на освещенное окно и просто дыши. Он откинул голову и посмотрел вверх на черное и пустое небо; за кулисами у себя в голове он услышал тихую приглушенную музыку, медный духовой оркестр, играющий тихо-тихо, но способный раскатиться громом. Мотив, хотя он никогда прежде его не слышал, был знакомым. Дыши, просто дыши; смотри на освещенное окно и просто дыши…

А Джин стояла у окна, глядела вниз на темную фигуру, на своего сына. Как быстро, как легко она ответила на три его вопроса; какой уверенной в себе должен был он ее счесть. Но часть этой уверенности была просто родительской привычкой. Теперь, взглянув вверх в бархатное черное небо, она на краткий миг ощутила себя не такой уверенной. Быть может, вера была похожа на ночное зрение. Она подумала о Проссере в его «Харрикейне»: черный аэроплан, черная ночь, красный отблеск на его лице, пилот смотрит наружу. Если бы свечение приборов было дневных цветов, зеленого и белого, ночное зрение Проссера отказало бы. Он бы не заметил, что что-то не так; он просто перестал бы хоть что-либо видеть. Может быть, то же самое и с верой: либо они правильно настроили приборную доску, либо нет. Вопрос оборудования, настройки; никакого отношения к знанию, или интеллекту, или перцепции.